Эдгар Берроуз - Принцесса Марса. Боги Марса. Владыка Марса (сборник)
В ту ночь я отправился вместе с Джоном Картером на кладбище. У двери своего склепа он обернулся и пожал мне руку.
– Прощай, племянник, – сказал он. – Может быть, я больше тебя не увижу, потому что вряд ли смогу оставить жену и сына, пока они живы, а протяженность жизни на Барсуме частенько превышает тысячу лет.
Он вошел в склеп. Огромная дверь медленно закрылась. Могучие засовы встали на свои места. Щелкнул замок. И с тех пор я больше никогда не видел капитана Джона Картера из Виргинии.
Но вот история его возвращения на Марс, которую я выбрал для публикации из множества записей, оставленных для меня на столе в номере отеля в Ричмонде.
Очень многое здесь опущено; далеко не все я осмелился напечатать. В этой книге вы прочтете историю очередных поисков Деи Торис, принцессы Гелиума, еще более увлекательную, чем первая рукопись Джона Картера, которую я недавно представил недоверчивому миру. Итак, вперед – за виргинским воином по дну мертвых морей, озаренному марсианскими лунами.
Эдгар Райс БерроузI
Травяные люди
Ясной холодной ночью в начале марта 1886 года, когда я стоял на утесе перед моим коттеджем и благородный Гудзон плыл передо мной, словно серый и молчаливый призрак мертвой реки, меня снова охватило странное ощущение. Я почувствовал притяжение любимой планеты, могучего бога войны Марса, которого десять долгих одиноких лет молил вернуть мне потерянную любовь.
Этот неодолимый зов настиг меня впервые с тех пор, как другой мартовской ночью, в 1866 году, я услышал его у входа в аризонскую пещеру, где лежало мое неподвижное, безжизненное тело, погруженное в состояние, близкое к земной смерти.
Протянув руки к красному глазу огромной звезды, я молился о возвращении мне той неведомой силы, что уже дважды переносила меня через необъятное пространство, молился так же, как тысячи ночей до этого – целых десять лет, проведенных в ожидании и надежде.
Внезапно на меня накатила сильная дурнота, и я, потеряв сознание, упал ничком на землю, на самый край головокружительного обрыва.
В то же мгновение мои мысли прояснились, в памяти ярко вспыхнул ужас, испытанный мной в населенной призраками пещере Аризоны. Как и в ту давно минувшую ночь, мышцы отказывались мне подчиняться, и я снова, несмотря на то что находился на берегу мирного Гудзона, слышал пугающие стоны и шорох неведомого существа, которое подкрадывалось ко мне из темной глуби пещеры. Я опять совершил сверхчеловеческое усилие, чтобы сбросить цепи странного онемения, охватившего меня, и вот послышался резкий щелчок, как будто лопнула туго натянутая проволока… В следующий миг я стоял, обнаженный и свободный, рядом с бездыханным телом того, кто звался Джоном Картером и в ком еще недавно пульсировала горячая кровь.
Едва удостоив его взглядом, я снова обратил свой взор к Марсу, в ожидании протянув руки к его бледным лучам.
Ждать пришлось недолго – едва я успел вскинуть вверх руки, как со скоростью мысли ринулся в ужасающую пустоту, что раскинулась передо мной. Меня, как и двадцать лет назад, мгновенно окутали немыслимый холод и беспредельная тьма, а потом я открыл глаза в другом мире, лежа под обжигающими лучами солнца, которые пробивались сквозь прорехи в куполе могучего леса.
Картина, представшая мне, была настолько не марсианской, что сердце подпрыгнуло у меня в груди и меня охватил безумный страх. Неужели безжалостная судьба забросила меня на совершенно незнакомую планету?
А почему бы и нет? Разве у меня были какие-то ориентиры при полете сквозь межпланетное пространство? Разве я мог быть уверенным в том, что меня не занесет на другую планету, в чужую галактику?
Я лежал на красной траве, короткой, словно ее подстригали, как газон, а надо мной раскинулись ветви незнакомых и прекрасных деревьев, покрытые огромными удивительными цветами, среди которых порхали яркие молчаливые птицы. Я называю эти существа птицами, потому что у них имелись крылья, но взгляд смертного никогда не останавливался на столь странных, неземных очертаниях.
Похожая трава росла на лугах на больших водных путях в стране красных марсиан, но таких деревьев и птиц на Марсе я не видел. А за лесом открывался вид, немыслимый для планеты Барсум, – там было открытое море, чьи голубые воды поблескивали под бронзовым солнцем.
Поднявшись с целью получше оглядеться вокруг, я испытал ту же самую нелепую трудность, что и при первых моих шагах по поверхности Марса. Слабое притяжение этой относительно небольшой планеты и разреженный воздух привели к тому, что сила моих мышц при попытке встать на ноги подбросила меня на несколько футов, а потом я рухнул лицом на мягкую блестящую траву неведомого мира.
Сей неудачный опыт давал слабую надежду на то, что я в конце концов очутился на Марсе, просто в каком-то дальнем его уголке. Такое было вполне возможно, ведь за десять лет моего пребывания на этой планете я исследовал сравнительно крошечную ее часть.
Я снова встал, смеясь над собственной забывчивостью, и вскоре опять освоил искусство приспособления моих земных мышц к изменившимся условиям.
Медленно спускаясь к морю по пологому склону, я поневоле отметил, что лужайки и деревья выглядят как в ухоженном парке. Трава была аккуратно подстрижена и похожа на ковер, как на некоторых старых английских газонах, а ветки деревьев явно тщательно обрезали снизу на одной высоте, примерно в пятнадцати футах над почвой, так что, куда ни посмотри, они были одинаковыми и образовывали ровную крышу над головой.
Все эти свидетельства заботы и систематического ухода убедили меня в том, что, вторично прибыв на Марс, я угодил на территории цивилизованных людей и при встрече они отнесутся ко мне с должным уважением, учитывая дарованный мне титул принца дома Тардоса Морса.
По дороге к морю я не уставал восхищаться деревьями, что росли в этом лесу. Их огромные стволы достигали иной раз сотни футов в диаметре, что, безусловно, говорило об их невероятной высоте, о которой я мог лишь гадать, поскольку не видел макушек.
Удавалось разглядеть только нижние ветви, гладкие, как новенькое полированное пианино, изготовленное в Америке. Кора некоторых деревьев была черной, будто эбонит, а по соседству сияли в полумраке леса стволы белые, точно наилучший китайский фарфор, лазурные, алые, желтые, темно-пурпурные…
И точно так же листва этих деревьев сверкала разными красками, а цветы, что густо покрывали ветви, вообще невозможно описать на земном языке, для этого воистину потребовалась бы речь богов.
Когда я дошел до опушки, впереди между лесом и морским берегом открылся широкий луг, и я уже готов был выйти из тени деревьев, но мой взгляд застыл на общей картине, романтической и поэтичной…
