Джордж Мартин - Туз в трудном положении
Он безжалостно заставил эти голоса замолчать.
– Потому что ему не победить. Сенатор просто оттягивает неизбежное. Мне сообщают, что на съезде возникают группировки «Кто угодно, лишь бы не Хартманн». Если уж Грег Хартманн не может остановить Лео Барнета, то у Дукакиса это тем более не получится.
– А у вас получится?
Уверенная улыбка, которая электризует страну. Мощная, словно вольтова дуга.
– Да, получится. – Улыбка погасла, и он пристально посмотрел на Тахиона. – Я понимаю. Я знаю, каково это – когда от тебя отказываются, когда над тобой издеваются и говорят, что ты никто и ничто и никогда никем не станешь. Я это понимаю.
Он стиснул Тахиону плечо.
Тахион положил ладонь на руку Джексону. Такие же безупречно ухоженные ногти, такие же длинные изящные пальцы, только белые на черном.
– Если говорят, что вы с Барнетом служите одному богу, то почему ваши боги такие разные?
– Хороший вопрос, доктор. Очень хороший вопрос.
Планер «Летающий туз» с тихим вздохом сел на кафельную плитку у ног Тахиона. Он поднял его и указательным пальцем погладил выдавленный на игрушке белый шарф. Джексон воззрился на нарисованное черное лицо. Его рука рефлекторно поднялась – и он провел пальцами по своей щеке.
– Вы не хотите меня поддержать из-за верности Хартманну или потому, что я черный?
Тахион стремительно вскинул голову:
– Пылающие небеса! Нет! – Он встал. – Поверьте, преподобный, если я вдруг решу прекратить поддерживать Грега Хартманна, то выберу именно вас. Видите ли, сила вашей харизмы почти такисианская.
Джексон улыбнулся:
– И это надо считать комплиментом?
– Высочайшей пробы, преподобный. Высочайшей.
12.00
Доставленный Грегу в номер ланч стоял нетронутым на журнальном столике. На вопящий телевизор никто внимания не обращал. Тах сидел на диване, словно чертов деревянный божок.
Грег слышал голос Кукольника, опасно близкий к поверхности и смешивающийся с насмешливым хохотом Гимли. От него требовалась полная сосредоточенность, чтобы не утонуть в этой подсознательной болтовне и не произнести что-то такое, что выдаст раздирающий его конфликт.
Что самое неприятное, Грег боялся, как бы Кукольник снова не начал говорить вслух.
Он беспокойно ходил вдоль окон и постоянно ощущал на себе взгляд фиолетовых глаз Тахиона: оценивающий, осуждающий, холодный. Грег понимал, что слишком много говорит, однако движение и монолог вроде бы помогали сдерживать Кукольника.
– Последнее голосование принесло Барнету еще сто голосов. Сто! А мы прибавили сколько? Двадцать, двадцать пять? Кому-то надо начать затыкать дыры, доктор. Дьявол! Чарльз сказал, что говорил со штабистами Гора и те сказали, что Гор планирует остаться в гонке. Господи, ведь это было уже вчера вечером! Значит, Барнет обещал ему вице-президентство в качестве платы за делегатов. У нас половина прессы вякает насчет движения «Кто угодно, лишь бы не Хартманн», а это значит, что кто-то из неопределившихся делегатов начнет этому верить. Барнету эта чушь уже помогла, Дукакис улыбается, жмет руки и ждет тупика или выгодного предложения.
– Я все это знаю, сенатор, – отозвался Тахион с некоторой нетерпеливостью в голосе, складывая изящные руки на коленях.
– Так давайте что-то по этому поводу делать, черт побери!
Хладнокровное высокомерие инопланетянина вывело Грега из себя, а с его раздражением оживился Кукольник.
«Нет, идиот! – сказал он своей способности. – Не при нем же! Прошу тебя!»
– Я делаю что могу, – проговорил Тахион четно и отрывисто. – Запугивание своих сторонников вряд ли вам что-то даст, сенатор. Особенно в кругу ваших друзей.
У Грега не было «друзей», не было наперсников – если не считать Кукольника. Он подозревал, что Тахион такой же. Они использовали обращение «друг», но в основном это было результатом политических и общественных связей, возникших в шестидесятые годы, когда Грег был членом муниципального совета, а позже – мэром Нью-Йорка. Грег оказывал Тахиону услуги, Тахион отвечал тем же. Они оба заняли либеральные позиции. В этом они были друзьями.
Тахион был тузом. Грег боялся тузов, особенно тех, которые могли читать мысли. Он знал, что если Тахион заподозрит правду, то, ни секунды не колеблясь, публично разоблачит Грега.
Вот и вся дружба. При мысли об этом Грег разозлился еще больше.
– Давайте говорить откровенно. Как друзья! – парировал Грег. – Весь съезд в курсе. Вы бегаете за Флер ван Ренссэйлер, словно озабоченный подросток. Есть вещи поважнее вашего либидо, доктор.
Прежде Грег никогда не осмеливался разговаривать с Тахионом в таком тоне: нельзя было позволять себе такого в отношении существа со столь пугающими способностями, когда у тебя в голове затаился Кукольник. Тах густо покраснел и вскочил на ноги, живописуя оскорбленное достоинство.
– Сенатор… – начал он, но Грег развернулся, резко взмахнув рукой.
– Нет, доктор. Нет.
Гнев Грега раскаленным углем пылал у него в груди. Ему хотелось с кулаками наброситься на этого разряженного человечка, увидеть, как его изящный аристократический нос расплющится и зальет кровью жабо атласной рубашки. Грег стиснул зубы, стараясь не заорать, не ударить кулаком в надменную рожу Тахиона. Ему безумно хотелось лягнуть этого типа по его инопланетным яйцам. Дело было не просто в Тахионе. Дело было во всем этом проклятущем дне: в зале заседаний на его сторону перестали переходить делегаты, Кукольник не давал ему покоя, Гимли радостно смеялся, Маки провалил дела в Нью-Йорке и здесь… и Эллен… Все вместе.
Ему пришло в голову, что это Кукольник раздувает угли его раздражения. Эта мысль охладила его пыл. Он поморщился.
– Вы мне нужны. Вы можете притворяться, будто вы всего лишь корреспондент, но всем известно, что это не так. Вы – очень и очень заметный мой сторонник, – сказал он Тахиону. – Все знают, как вы помогали мне во время кампании и какова наша позиция по вопросам дикой карты. И как делегаты съезда посмотрят на то, что уважаемый доктор больше озабочен постельными делами, чем выдвижением своего кандидата? Приоритеты, доктор. Приоритеты.
Тахион медленно втянул воздух носом и выставил подбородок вперед.
– Я не желаю, чтобы меня отчитывали, словно провинившегося ребенка. Тем более чтобы это делали вы, сенатор, когда я все утро работал на вас. Я нахожу ваши обвинения в высшей степени неприятными.
– А насколько неприятно будет, если следующим президентом станет Барнет, доктор? Он может прикидываться сострадательным, но мы все знаем, что произойдет. Вы считаете, что вашу клинику по-прежнему будут финансировать? Или все будущее джокеров можно разменять на нескольких минут страстных хрипов у женщины между ногами?
