Михаил Грешнов - Сны над Байкалом (сборник)
— Жизнь, тем более разумная, — говорит он, — должна производить что-то материальное, культуру.
— Музыка, — возражает Эла, — разве это не культура? Нам доступны все мелодии, все песни вселенной, математические законы гармонии. Зачем непременно производить? — отвечает она на вопрос Виктора. Мало нам воды, воздуха, всей планеты?..
Наша жизнь, — продолжает рассказывать Эла, беззвучна для тебя. Я могу заставить ее звучать. Хочешь, поговорю с родителями?
— Здесь, сейчас?..
Эла делает жест, и в каюте возникают два голоса: фагот и скрипка.
Эла минуту слушает, потом прерывает музыку.
— О чем ты говорила с ними? — спрашивает Виктор.
— О солнце, о ветре. Хочу туда. — Эла кивает на голубой день за иллюминатором.
— Тебе надо лежать.
— Вынеси меня, — просит Эла.
Виктор несет ее к входной двери корабля.
— Сядем здесь, — говорит Эла. — Нет, нет, подержи меня на руках.
— Я тебя увезу с собой, — говорит Виктор. После разговора в синем ущелье Виктор все чаще думает об этом — увезти Элу с собой.
— Ты еще ничего не знаешь, — возражает Эла.
— Чего не знаю?..
— Я должна пройти Ночь Посвящения.
— Что это значит?
— Поцелуй меня.
— Песня моя! — говорит Виктор.
Но он никогда не слышал, чтобы она пела.
Проходили дни. Эла выздоровела. Они летали с Виктором далеко, любовались планетой.
Но внимание Виктора было обращено на девушку.
В ней происходили тревожные перемены. Она бледнела, худела, на чистом лбу появились морщинки.
— Ничего, — отвечала она на вопросительные взгляды Виктора. — Так должно быть.
Эти слова он слышал в полете, в корабле, в лесу, как сейчас, когда они на поляне-идут вдвоем. И каждый раз все настойчивее он отвечал на них предложением:
— Улетим вместе.
Эла отмалчивалась.
— Улетим!
Они остановились на той же тропинке в город. Виктор глядел в ее бездонные, неуловимо меняющиеся глаза, в зрачки.
— Улетим!.. — твердил как завороженный.
— Почему ты так говоришь? — Эла слегка отстранилась от Виктора. — Ты обо мне ничего не знаешь.
Виктор готов был возражать, настаивать на своем. Закружить ее, унести в небо.
— Хочешь, — сказала Эла, — я сделаю тебя музыкой?
Шутка. Виктор улыбался в ответ.
— Дай руки, — сказала Эла.
Виктор протянул руки. Эла повернула их ладонями вверх.
— Пять пальцев на одной руке, пять на другой. Это гармония? — спросила она.
— Гармония, — согласился Виктор.
— Пальцы — пять тонов гаммы. Ладонь — аккорд. — Эла подняла взгляд выше. — Плечи, глаза все это будет звучать.
Конечно, шутка! Виктор безоблачно улыбался.
Эла отпустила его, сорвала с куста ветку:
— Слушай!
Ветка стала съеживаться, исчезать. Она не горела, не тлела, как в огне, становилась невидимой. В то же время она звучала.
Исчезла. Слабый, но вполне явственный аккорд постоял в воздухе и тоже исчез.
Все это было похоже на бред.
— Дай руки! — сказала Эла.
— Нет… — Виктор перестал улыбаться. Исчезнувшая ветка воочию стояла перед глазами.
— Она не исчезла, — как всегда, угадала его мысли Эла. — Она будет жить вечно, как музыка. И ты будешь жить.
— Нет, — повторил Виктор, — лучше ты улетишь со мной.
Эла засмеялась:
— Люби меня!
Объятия ее становились все горячее, жаднее… Наконец Виктор наметил дату отлета — через месяц.
— Повремени, — попросила Эла.
Виктор прибавил неделю.
— Еще…
— Эла!
— Мне нужно.
— Для чего?
— Все равно не поймешь.
Они лежали под звездами. Где-то далеко слышалось пение. Голос, сильный и звучный, один выводил странную и сложную мелодию. Она то поднималась, то опускалась до нижней октавы, переходила в шепот, и нельзя было понять, радостная эта песня или печальная, потому что было в ней то и другое.
— Кто это поет? — спросил Виктор.
— У нее Ночь Посвящения… — ответила Эла.
— Ты уже говорила эти слова, — напомнил Виктор.
— У каждого своя Ночь Посвящения.
— Ты отвечаешь загадками, Эла.
Девушка вздохнула в ответ.
— Печалишься? — спросил Виктор.
Эле стало заметно хуже. Выпятились лопатки, ключицы под платьем, впали и побледнели щеки. Только голос стал звонче, сильнее да удивительные глаза ярче.
— Так надо… — успокаивала она Виктора.
А тот готовил корабль в путь. Проверил моторы, горючее, ввел авиэт в отсек.
В минуту ласк увлекал Элу рассказами о Земле.
О цветах. Больше всего Эле хотелось потрогать цветы — на Иллире не было цветущих растений.
— Все цветы Земли я подарю тебе, — пообещал Виктор.
Четыре дня осталось до отбытия корабля. Теперь они ходили пешком. Через ручьи, овраги Виктор переносил ее на руках: Эла была как перышко.
Все чаще она вызывала родителей — фагот и скрипка тревожно пели возле нее.
— Плохие вести? — спрашивал Виктор.
— Нет, — уверяла Эла.
— Нам будет легче, когда улетим, — говорил он. Однажды они ушли далеко. Ночь застала их на половине пути к кораблю. Они едва добрались до города.
— Сядем. — Эла опустилась на траву на круглой площади.
— Но уже недалеко, — возражал Виктор.
— Останемся, — попросила Эла. — Я хочу.
Виктор сел рядом. Ночь была тихая, душная. В башнях, в минаретах не слышалось музыки. «Как перед грозой», — подумал Виктор.
— Положи мне голову на колени, — сказала Эла. Виктор склонился к ней.
— Ляг, — сказала она, — закрой глаза.
Она перебирала его волосы, гладила по лицу:
— Усни…
Ее руки были как у ребенка, ее ласка как успокаивающая ласка матери.
— Спи.
Прикосновение рук убаюкивало. Виктор впал в забытье.
Вдруг он услышал пение. Оно было близко-близко и далеко — как бывает во сне, было рядом и в нем самом.
Усни, любимый…
По тембру Виктор узнал, что поет Эла. Удивился, хотел подняться. Но теплота в теле, истома не дали ему пробуждения.
Усни, любимый…
Мы улетим с тобой к звездам.
Будем жить, создавать музыку,
И лучи звезд будут нам струнами.
Сквозь сон Виктор чувствовал, как что-то меняется близ него, исчезает; голова его клонится ниже, коснулась травы.
Но голос Элы звучал:
Усни.
Я твоя любовь, твоя песня.
Нет Ничего лучше, как быть вдвоем:
Пусть сплетаются руки, сливаются губы,
Мы вместе, мы любовь.
Мы полет.
Мы вечность.
В то же время Виктор чувствовал, как от него уходит тепло, а вокруг образуется пустота.
Спи, любимый.
Мы улетим с тобой к звездам…
