Олег Верещагин - Новое место жительства
— Просто борьба? Без ударов?
— Ну да, — кивнул я. — Кто кого положит. Один раз.
— Идёт, — быстро ответил он и топнул ногой. — Вот тут прямо.
— Идёт, — точно так же ответил я, расстёгивая ремень и скидывая камуфляж, а потом стягивая майку. Кто‑то принял у меня эти вещи. Ян пригнулся, расставив руки:
— Давай, — подбодрил он весело. Глаза у него довольно поблёскивали — предстоящая схватка заранее доставляла ему удовольствие.
Первую же мою попытку захвата он сбил — и от лёгкого, как могло показаться, шлепка ладони у меня заныло запястье. А в следующий миг я попал в захват двух стремительных стальных манипуляторов — рук Яна. И не полетел наземь только потому, что всё‑таки мои тренеры не даром получали денежки матери.
В глазах Яна на миг мелькнуло удивление. И я, воспользовавшись этим мигом, крутнулся, выворачиваясь — и швырнул его через себя с поворотом.
— Уйах! — выдохнули все вокруг единым духом. Ян должен был упасть на спину и ещё с полминуты как минимум лежать, пытаясь сообразить, где верх, где низ и вздохнуть нормально. Вместо этого он упал на четвереньки, как кошка, сразу же рванулся вперёд–вверх — но я успел его перехватить и кинуть ещё раз. Но теперь — сам упал сверху, чтобы припечатать его к земле… и каким‑то образом оказался именно что на земле — не на Яне. А он очутился у меня на спине — и я ощутил, как трещат сразу плечо, локоть и запястье.
Выкинув вперёд левую руку, я собирался ударить по земле, признавая поражение — но вместо этого сам не понял, как и почему попытался схватить противника за волосы. Не поймал, зато рука, кажется, отделилась от тела — уже даже не больно, боль уплыла куда‑то в сторону.
— Сдаёшься? — голос Яна был спокойным. Я ударил головой назад и ещё раз попытался его схватить свободной рукой. Ответом были звёздочки в глазах… и они исчезли только когда я понял, что стою на ногах, а Ян меня поддерживает. Ребята, наблюдавшие за схваткой, расходились, живо её обсуждая — на меня никто не бросил ни единого насмешливого взгляда и не сказал ни одного колкого слова.
— Пусти, — я высвободился, пошевелил рукой. Немного резануло плечо, но боль сразу ушла. — Я что, сказал «сдаюсь»?
— Нет, — Ян улыбнулся и посмотрел на меня внимательно и остро. Его взгляд чем‑то напоминал взгляд Ромки–Маркиза. Но Ромка смотрел так на человека один раз — при первой встрече, оценивая. Ян, похоже, оценивал всех и всегда снова и снова… — Владька, я тебе вот что хочу предложить. Ты не думай, я Юрку уважаю, очень уважаю. И весь Орден. И признаю их заслуги. Но тебе‑то там что? Ты же в первую очередь боец. Я ведь вижу. Не исследователь, не преобразователь, не техник–механик, не экспериментатор — боец. Иди ко мне. Друзья — так мы тут все друзья, и Капитул, кстати, от тебя не отвернётся, если ты ко мне придёшь. Приключения — их у меня для тебя хватит на любой вкус. И всё ощутимо, — он протянул над землёй руку, пошевелил пальцами. — Всё можно взять самому и потрогать руками. Это у меня. Это здесь только у меня, Владька. По рукам?
Если бы он протянул руку мне — было бы плохо. Но он ждал, что я скажу. Ждал, глядя на меня, но не протягивая руки первым — тогда мне было бы трудней намного.
— Я не люблю повторения пройденного, — тихо сказал я. — Даже если пройденная тема была очень интересной. Я люблю новое. Даже если не всё в нём понимаю. А ты, я думаю, сообразил, о чём я.
Ян чуть склонил голову к плечу. В глазах его появилось… нет, это была не враждебность, к счастью — сожаление появилось. Он и правда понял мои слова о повторении пройденного.
— Я сообразил… Жаль, — вздохнул он. — Но ты в любой момент можешь передумать… — он отвернулся и крикнул только–только соскочившему с коня мальчишке с гитарой. — Илья, ну‑ка, последнюю!
Мальчишка, как ни в чём не бывало, перебросил гитару удобней и, ударив по струнам, звонко начал:
— Меня научили в школе
Закону «моё — не твоё»,
А когда я всему научился,
Я понял, что это не все.
У одних был вкусный завтрак,
Другие кусали кулак.
Вот так я впервые усвоил
Понятие «классовый враг»!..
Ян, подойдя к нему, подхватил, отбивая такт ногой:
— Я понял, как и откуда
Противоречья взялись.
Так и будет всегда, покуда
Дождь падает сверху вниз…
Мне подали мои вещи. Одеваясь, я слушал, как поют уже несколько человек:
… — Напрасно ты будешь стремиться
Замазать вражду, маляр!
Здесь нам обоим не поместиться,
Нам тесен земной шар.
Что бы ни было, помнить нужно:
Пока мне жизнь дорога,
Мне навеки пребудет чуждо
Дело классового врага.
Соглашений с ним не приемлю
Нигде, никогда, никак.
Дождь падает с неба на землю,
И ты — мой классовый враг![44]
И тут я увидел Юрку.
Наверное, он подошёл уже давно и теперь стоял среди прочих, скрестив руки на груди и глядя на меня. Мой кузен переоделся в камуфляж и выделялся среди остальных — лучше бы оставил прежнюю парадную одежду… Увидев, что я на него гляжу, он улыбнулся и кивнул, но, когда я подошёл, то обнаружил, что у него грустные глаза. Даже чуть красноватые, как будто он… да нет, не может быть! Но я встревожился и первым делом спросил:
— Что случилось, Юр?! Отказали в полёте?! — и сам испугался. Однако Юрка покачал головой — медленно и печально:
— Нет… наоборот… Сперва опять начали сомневаться, а тут ещё Назар влезла… А потом сразу все «за» проголосовали. Решено уже, в начале июля вылетаем на восток. Только знаешь… — он уже шёл в сторону от толпы, и я невольно двигался следом, — …знаешь, лучше бы всё отменили, чем такой ценой убеждать!
В его голосе прозвучала тоска. И я настойчиво, почти разозлившись, спросил снова:
— Да что случилось‑то?!
— Брэдбери умер, — еле слышно сказал Юрка и отвёл глаза. Мне показалось, что в воздухе что‑то лопнуло — разорвалась невидимая серебряная струна, и теперь её стремительно и упруго скрутившиеся завитки ещё поют, дрожат угасающим прощальным голосом; больше ей никогда не зазвучать… Фамилия показалась мне знакомой, но всё‑таки я не мог вспомнить, кто это и переспросил неуверенно:
— Брэдбери… кто это?
Юрка ошарашенно, почти зло посмотрел на меня. Моргнул. Тихо выдохнул. Прикрыл глаза и сказал — явно не свои слова, по памяти, то, что в неё врезалось:
— Умер Брэдбери… Электрический пёс выдохнул последнее облачко пара на оконное стекло, перестали светиться оранжевыми огоньками тыквы из осенней страны, никто больше не напишет красоту лилии, мутной заводи, синего неба, сочного яблока в полуденном зное, спокойной истомы и холодного лимонада. Города на Марсе тихо осядут под гнетом лет, марсиане застынут на дне мраморных бассейнов под толщами вод и времени… Тишина, мэтр, тишина без слов.
