Кортни Маум - Мне так хорошо здесь без тебя
– Ну, практически. Какие-то вещи, отсылающие к будущему, что-то из прошлого.
Она рассеянно вертела на пальце обручальное кольцо, ветер играл темными завитками волос на шее. Мне хотелось прикоснуться к ее щеке.
– Проблема в том, что Жюльен не намерен связываться с моей идеей. – Я бросил сигарету и затушил ботинком. – Мы с ним поругались, если честно. – Анна вскинула брови, и я воспринял это как разрешение продолжать. – Он требует, чтобы я делал все то же самое. А ведь для меня живопись была временным отвлечением. Это не мое.
– Ну так найди того, кому будет интересно. Иди в другую галерею.
Я посмотрел на нее с изумлением. Кто эта женщина и где моя прагматичная жена?
– Понимаешь, Ричард… – Анна щелчком отправила сигарету в волны Сены. – Для Жюльена это бизнес. Он имеет полное право решать, что хочет продавать, а что нет. А тебе не стоит ограничиваться одной галереей.
– Конечно, я хотел бы выставиться где-то еще. Было бы здорово. Только попробуй найди желающих устроить у себя нечто подобное. Бензин все-таки…
– Материал не так важен, как идея. Сейчас чего только не выставляют: использованные тампоны, мертвых животных… И чаще всего эти «произведения» смехотворны. Тебе просто надо сделать нечто достойное.
– То есть ты считаешь, что надо попытаться? – Я затаил дыхание.
Она плотнее запахнула пальто.
– Конечно.
У меня на языке вертелось столько вопросов. «Ты правда так считаешь?» «Ты будешь любить меня?» Но я не задал ни одного, и мы оба умолкли, глядя на приближающиеся бело-золотые арки моста Инвалидов.
– Ты действительно пытался забрать «Синего медведя?» – тихо проговорила Анна.
– Ну да. Практически вломился к ним в дом. Умолял его отдать.
– Зачем?
– Потому что мне важна эта картина. Мне важно время, когда я писал ее, то, каким был тогда я сам. – Я опустил глаза. – Какими были мы с тобой.
Анна смотрела на мост, где крылатые кони реяли над автомобилями и пешеходами.
– Помнишь, там в ванной всегда пахло картошкой фри? – вдруг спросила она.
Я рассмеялся. У хозяев дома, в котором мы жили тем летом, было двое детей. И то ли дети так любили картошку фри, что ее запах въелся во все поверхности, то ли просто там использовалось какое-то чистящее средство с каноловым маслом, но в ванной действительно всегда так пахло.
– Интересно, как у них сейчас дела, – проговорил я, думая о Чарлзе и Донне. – Надо им позвонить.
Анна отвернулась, и меня тут же охватило оцепенение, какое бывает, когда сморозишь глупость или бестактность. По обе стороны от нас проплывали розово-бежевые стены Парижа.
– Скажи мне честно, – наконец произнесла она, придерживая у горла воротник пальто. – Это ведь не она купила картину? Ты не поэтому передумал?
У меня все тело закололо иголочками.
– Не поэтому. Честно. Картину купили двое мужчин. Гомосексуальная пара.
– Правда-правда?
– Я тебе клянусь.
– Но она в Лондоне?
Я сглотнул.
– Да.
– И началось все тоже в Лондоне?
Я покачал головой.
– Значит, она была в Париже?
– Да.
Анна прикусила губу, глядя в сторону, достала из сумочки платок, но не поднесла к глазам, а просто сидела и мяла его в пальцах.
– И долго?
Сердце у меня колотилось, как птица в клетке. Я сделал вид, что не понял вопроса:
– Долго она была в Париже?
– Нет. Долго это продолжалось?
Я стал смотреть на воду, на набережную, на потрепанные баржи, выстроившиеся вдоль берега.
– Ричард?
– Семь месяцев.
С ее лица схлынули все краски. Я почувствовал, что сейчас мне станет дурно.
– Анна, это не…
Она вскинула ладонь, прерывая меня, и закрыла глаза.
– Не надо.
На верхнюю палубу вышла пожилая пара. Они приветливо кивнули нам и прошли на нос. Он достал фотоаппарат, она взбила прическу.
– Что я тебе сделала? – спросила Анна. – Что мы тебе сделали?
Ветер жег мне глаза, я еле сдерживал слезы.
– Ты ни в чем не виновата. Дело не в тебе, просто…
– Я знаю, что дело не во мне! Это ты, ты во всем виноват!
Я опустил взгляд на оранжевый пластик под ногами, местами растрескавшийся и покрытый серым налетом грязи. На носу женщина меняла позы и просила мужа снять ее в профиль на фоне Сены.
– Если бы я мог выразить, насколько мне стыдно, я…
– Замолчи, – перебила Анна, закрыв глаза. – Не надо. Лучше ничего не говори. – Она прижала к губам измятый платок. – Меня от этого тошнит! Семь месяцев!
– Сейчас я тебе что-нибудь принесу.
Я вскочил, потому что она поднялась на ноги. Но она оттолкнула меня.
– Мне надо побыть одной. Я иду вниз.
И она быстро сбежала по лестнице. Я не пошел за ней. Семь месяцев. Это очень долго.
Я сел на скамью, дрожа от холода и стыда. Наверное, как только мы причалим, Анна потребует отвезти ее домой. Имеет полное право. Глупо было надеяться, что я смогу решить хоть одну из устроенных мной проблем. Мы только глубже зарывались в ил.
Кораблик подошел к пристани у Дома Радио – круглого серого сооружения, навевавшего мысли о холодной войне, – и я обессилел от собственной наивности. Если каким-то чудом Анна еще не вызвала такси, меньшее, что я мог для нее сделать, – вознаградить за терпение походом в один из лучших ресторанов города. В какой-нибудь «Тур д’Аржан» или «Жюль Верн» – баснословно дорогое и атмосферное заведение. Вместо этого я выбрал круглосуточный сетевой стейк-хаус, именуемый «Гиппопотам» – красно-серо-черный храм дурновкусия с необъятными порциями жареного мяса, запеченной картошки и шпината в сливочном соусе.
Когда мы только переехали в Париж и для Инес было величайшей радостью понянчиться с маленькой внучкой, мы каждую неделю устраивали себе загул, оттягиваясь на полную катушку с блеском, треском и фанфарами, – чтобы позитивных эмоций хватило на грядущую неделю малосъедобной еды из торгующих навынос забегаловок, подъемов до рассвета и прочих прелестей жизни молодых родителей. Мы шли пить и танцевать – мы всегда любили танцевать. Когда один клуб надоедал, мы шли в другой. Конечной точкой маршрута всегда был «Ле Палп» – лесбийское заведение в районе Больших бульваров у Парижской оперы. Там мы пили теплое пиво и танцевали под инди-поп, пока голод и обезвоживание от принятого алкоголя не брали свое.
Тогда мы закруглялись с танцами и шли в «Гиппо». Качество мяса там сильно не дотягивало до эталонного, а среди посетителей было полно пузатых господ в блестящих пиджаках – клиентуры окрестных стрип-клубов. Но мы все равно очень любили это место за непреодолимое обаяние провинциальных официантов и необъятные стейки с шкворчащей зеленой фасолью, кабачками, брокколи, сладким перцем – которые появляются перед тобой сразу, как только озвучишь заказ.
