Мария Фомальгаут - Продам май (сборник)
– Я тебе на тридцать три раза сказала, не звони мне больше.
– Настюш, нам встретиться надо… это очень важно…
– Ну тебя к черту, я тебе ни копейки не дам, слышишь?
– Слышу. Я не за копейками.
– Тогда какого…
– Увидишь. Узнаешь, – что-то прорывает в душе, говорю – быстро, часто, сам не понимаю, что говорю, – болен я, болен, понимаешь, на тебя вся надежда, помираю вообще, у меня кроме тебя вообще никого нет… Сегодня приедешь?
– Ну… не знаю…
Страшная догадка оживает в душе.
– Ты… не одна?
– Ну тебя совсем, не одна… Чтобы я еще с кем-нибудь… да ни в жизнь… мне одного тебя вот так хватило…
Ворчит, – я уже знаю, приедет, не может не приехать. Откуда… где она там живет, в каком городке…
– Так вот ты какой больной, – Настя выходит на перрон, поезд уносится куда-то в никуда на остатках Пламени.
– Еще какой больной, – вытаскиваю из-за пазухи чуть живые от холода…
– Это ты где такие выискал, тебе делать больше нечего, на цветы тратиться? Завяли, бедные… – Настя прижимает к себе цветы, почерневшие на холоде, – чего надо-то?
– Да чего, чего, домой поехали…
– Домой… сказанул тоже…
Забираемся в сани, нахлестываю стегозубра, прядает ушами, трусит – по заснеженной дороге, снег валит на густую шерсть.
– Как живешь-то? – спрашиваю.
– А лучше всех.
– И я лучше всех. А с тобой бы еще лучше было…
Трусит по белому снегу стегозубр, бежит за санями голодный ветер, не может догнать…
– У тебя дома тепло? – Настя косится на меня, настороженно, недоверчиво.
– Дубак.
– И у меня дубак… с Пламенем этим как проклятье какое-то.
– Не говори.
– У нас в городке уже старуху какую-то ведьмой объявили, потому что ни у кого Пламени нет, у нее в очаге пылает… На костре сжечь хотели, муж за нее заступился…
Киваю в подтверждение своей догадки. Муж… И Михеич не один живет, и старуха та…
– Ты чего привез-то меня? – Настя выходит из саней, делает шаг – к калитке.
Что-то переворачивается внутри, обнимаю ее – родную, милую, черт бы ее драл, вечно в доме жрать было нечего, эта краля сидит на диване, ногти пилит, а я…
– У-у, пус-сти, ч-чер-р-рт, ты чего?
– Да… ты пойми… ты куда, Настюш, ты постой… мы… нам надо быть вместе. Ты погоди… счас, счас, все объясню… счас…
Веду ее в дом, только бы не упустить, только бы не прорыть еще какую трещину между нами, только бы… Собираю на стол, что есть, на ужин, ставлю два кресла – как в старые времена, которые чем старее, тем добрее. И еще сам не верю себе, когда вижу в Очаге живое горячее Пламя…
Вернулось пламя.
Смотрит на нас двоих.Возвращаюсь домой, я уже и забыл, как это – когда домой. Пробую на вкус слова, – до-мой, до-мой, смакую…
К Настьке…
Заждалась…
Даже не сразу понимаю, что изменилось в городе. Что-то привычное – и в то же время неуловимое, что-то… Спохватываюсь – огни. Огни в окнах, жар очагов, люди сидят в комнатах у огня, – по двое, по трое, по пятеро, подбрасывают в очаг ветви…
Отлегло от сердца – догадались, додумались, что сделать, чтобы пламя вернулось, все-таки есть еще у наших мозги, все-таки не совсем еще…
Кто-то юркает мимо к своему крыльцу, видит меня, спохватывается, кланяется до земли.
– Мое почтение.
– И вам того же.
Пробую вспомнить – это вообще кто, Антоха, да не похоже на Антоху, Лешка, что ли… Присматриваюсь к лицу, вздрагиваю, когда вижу вместо лица птичий клюв и пару вострых глазок, смотрящих на меня с интересом.
Заглядываю в окна. Какое там приличие, какое там что, подхожу к домам, вглядываюсь в окна, еще не могу понять, что я увидел, крылья, перья, когтистые лапы скребут половицы, щелкают клювы, подбрасывают ветки в огонь….– Где живешь?
– В доме.
– И я в доме.
Помахивают огненными хвостами.
– Хорошо в домах.
– Теперь хорошо стало. Много сердечной теплоты, корма много.
– Говорил тебе, птиц надо в дом привести. Они смышленые, и очаг сложат, и ветви принесут. И живут стаей.
Прядают огненными ушами.
– А зверей в лес прогнать.
– Тоже верно, изжили себя звери, тепла с них никакого, холод один в душах…
– И отнять то, что мы им дали…
– Отняли уже…Вчера видел людей. Видел случайно, возвращался от Михеича, рыбки ему отнес мороженой, да я много кому относил, знатный улов получился. Вот, шел от Михеича, еще к холмам свернул, где лесочек начинается, там и увидел.
Их было много, как-то очень много, не думал, что у нас в городке столько людей. Нагие, покрытые грубой шерстью, перемещались то на двух лапах, то на четырех, скачками, скачками, выпустили длинные хвосты.
Присмотрелся к вожаку, вроде бы Антоха, хотя тут кто его знает, все они тут на одно лицо… если это можно назвать лицом. Он прыгал чуть впереди, замирал, вынюхивал воздух, то и дело задирал голову, подвывал – протяжно, жалобно…
Они уходили куда-то – к югу, к югу, где потеплее, холодно им с Обледенением, еще бы не холодно, у них-то нет Пламени…
Застоялся, задумался, сам не заметил, как вожак начал подбираться ко мне – бочком, бочком, потихоньку. Я еще не понимал, что он делает, что хочет, узнал меня, что ли, Антоха, у меня тут рыбешка осталась, дай тебе кину… Еще думал – когда вожак прыгнул, бросился на меня…
Горящие глаза.
Звериные клыки – на моем запястье…
Даже не сразу вспомнил – Пламя, черт его дери, Пламя, тусклехонький огонечек, который я нес на ветке, освещал дорогу… Сам не помню, как сдернул шарф, как обмотал шарфом веточку, сунул в морду вожаку…
Отступили…
Притихли.
Смотрят на меня злыми глазами, боятся Пламени дикие звери…
Кое-как добрался до кварталов, только там сообразил, что больно, что извивается по плечу кровь, что…
– Мое почте… Да что с вами, ранены?
Птичий клюв наклоняется надо мной, внимательно смотрят черные глазки.
– Ага… звери подрали… там, у леса…
– Кошмар какой… – он хватает меня под руку, – надо охотникам сказать…
Екает сердце.
– Да они уже к югу убираются, зверье… Здесь-то им кушать нечего… холодно, голодно…
– Все верно, – сосед уводит меня куда-то, к дому, к Очагу, к свету Пламени, – пойдемте… посмотрим ваши раны…
– Ну что вы…
– Да что я, я врач… пойдемте, с детишками познакомлю…. С женой… она уж давно про вас спрашивает, интересно же, вы человек – а разговариваете, как мы, и в доме живете…– Славно у тебя.
– Славно.
Помахивает длинным хвостом.
– А слуги твои где домашние? Птицы твои где, что бросают тебе ветви, кормят тебя теплом своих сердец?
– А-а, у меня не птицы…
Прядает рыжими ушами.
– Как же ты без птиц живешь?
– А я по старинке… людей…
Довольно ёжится в глубине очага.
– Да вроде отжили свое люди.
– Отжили, да не все… вон, трудятся… угли ворошат… друг друга теплом своим согревают…
