Александр Громов - «Если», 2004 № 05
Я перевела дух.
— Что вам известно о смерти Селии Энтуотер?
— Ответственен я-а.
Мой коктейль из сострадания и стыда тут же превратился в ледяную воду.
— Вы хотите сказать, что убили ее?
— Моя вина-а.
Стилтон пожал плечами.
— Вроде бы счастливый номер с первого же захода, — шепнул он.
— Вы задушили Селию Энтуотер? — не отступала я.
— Винова-ат я-а-а-а.
— Довольно, — тихо сказал Тинта-а. — Следующий.
Я сдалась:
— Ну, хорошо. Мы подождем, пока вы не… восстановите себя.
Черт знает что! Экзоскелет вернулся в прежнее положение с тем же звуком рвущегося полотна. По моим нервам словно провели наждачной бумагой. И мне предстояло услышать этот звук всего лишь девятнадцать раз.
Нет, шестнадцать, как я обнаружила, когда можно было снова повернуться. Стилтон нацелил вьюер на следующего лазарянина. Первый выглядел, как ни в чем не бывало. Во всяком случае снаружи. Ничего похожего на пот или кровь, никаких изменений в экзоскелете. Однако фигура его выглядела чуть-чуть расслабленной, как бывает у людей, которые в конце концов сознались в преступлении и обнаружили, что испытывают больше облегчения, чем страха перед наказанием. Может быть, первый номер и впрямь оказался счастливым.
Затем второй лазарянин сказал точно то же, и мир преобразился в ту форму, которую принимает всегда во время расследования преступлений. Мир полон лжецов — лжецов, которые говорят, что сожалеют о содеянном, и лжецов, которые говорят, что не сожалеют, лжецов, которые клянутся, что никогда прежде такого не делали, и лжецов, которые обещают никогда больше такого не делать. Видимо, существуют вселенские параллели — в буквальном смысле слова.
К тому времени, когда покаялся шестой, допрос взял на себя Стилтон, и моя саркастичность приобрела сходство с наркотиком, достигающим порога токсичности в организме. После номера седьмого я слышала только звук рвущегося полотна. Тут не обошлось без какой-то космической иронии, думала я. Обнажи свое истинное лицо, а потом солги. Придает более глубокое значение выражению «бесстыжий лжец». Вот тут я была уверена.
Но чего я действительно не понимала: почему это так сильно на меня действует. Быть может, потому, что в тайне я страдала от недостаточного уважения к собственному биологическому виду и верила: инопланетяне должны поистине представлять собой более высокую форму жизни по сравнению с ущербным человечеством. И вот теперь они развеяли мою иллюзию о своей близости к ангелам. Как говорилось в старом анекдоте, пользовавшемся бешеным успехом, когда лазаряне только-только прибыли? Оптимист надеется, что люди могут оказаться высшей формой жизни во Вселенной, а пессимист знает, что так оно и есть. Правильно! А если еще точнее, подумала я с горечью: оптимист думает, что все существа — родные братья и сестры, а пессимист знает, что так оно и есть. Причем, имя первого брата на любом языке — Каин.
— Еще не спишь? — неожиданно спросил меня Стилтон.
Я умудрилась не подскочить от внезапного звука его голоса.
— Угу. Более или менее.
— Отлично. Грядет заключительное признание, — сказал он, подкручивая вьюер на стуле. А я и не заметила, как с приближением сумерек в комнате зажглись плафоны. Сквозь матовое стекло окна я увидела, что уже почти стемнело. Если повезет, к рассвету мы сможем отсюда выбраться, подумала я устало. А когда выберемся, тут же подам заявление о переводе меня из отдела по убийствам и буду ловить бандитов, или наркоманов, или пройдох, увиливающих от уплаты штрафа за незаконную парковку.
— Еще разок, — сказал Стилтон, занимая позицию.
Звук рвущегося полотна. Если и этот намерен соврать про Энтуотер, от души надеюсь, что ему очень больно.
Однако номер семнадцатый оказался, видимо, диссидентом.
— Фа-ар-бер, — сказал последний лазарянин. — Фа-ар-бер виной.
— Какое облегчение! — сказала я. — Мне уже казалось, что шестнадцать лазарян стояли в очереди, чтобы кого-то придушить. Однако выясняется, что придушил некто, переодетый дворецким. Просто не дождусь поставить в известность СМИ.
Тинта-а внезапно ожил и велел Фарберу послать кого-нибудь за пиццей. Видимо, пицца больше всего остального напоминала национальное лазарянское блюдо. Это меня не подбодрило и даже не раздразнило моего аппетита, хотя я, по идее, давно должна была испытывать голод.
И жажду. Как и люди в углу — судя по их виду, они провели весь этот день в пустыне. За исключением Пилота, которая оставалась такой же отстраненной и безмятежной. Однако именно Пилот сообщила нам, что у обслуживающего персонала возникла проблема.
Она подошла к нам, когда мы устанавливали вьюер на столе, чтобы Изучить записи.
— Многим нужно в туалет, — сказала она, мундштуком указывая на группу людей.
— У некоторых начались настоящие боли, — добавила она жизнерадостно.
Мне захотелось расквасить ей нос.
Но вместо этого я поговорила с Фарбером. Его реакция вызвала у. меня желание расквасить нос ему.
— Тинта-а знает, — сказал он. — Условия были созданы до вашего прибытия сюда. — Он указал на большой орнаментальный цветочный горшок в углу и добавил, читая мои мысли: — Он только похож на цветочный горшок. — Это… э… лазарянский приемник отходов. Лазаряне… э… (сглатывает) не придают этой функции особого значения.
— Да неужели! — сказала я. — Но я что-то не заметила, чтобы кто-то из них им воспользовался.
— Они им пользуются каждую вторую неделю. А сейчас еще первая.
Я направилась к людям и сама им объяснила. Пожилой мужчина упрямо мотнул головой, не взглянув на меня. Но женщина лет шестидесяти пожала плечами, направилась к приемнику и демонстративно повернулась спиной. Гнев вокруг, казалось, можно было пощупать, и вряд ли эту ситуацию удастся скрыть от прессы. Дипломатические отношения между лазарянами и людьми, вполне возможно, будут прерваны: урон от пренебрежения к физиологическим нуждам будет куда больше, чем от убийства. Ведь даже террористы водят своих заложников в туалет.
Или, — подумала я, поглядывая на Тинта-а, который тщательно смотрел куда угодно, но только не в угол с приемником, — люди теперь приблизились к пониманию того, что испытывает лазарянин, обнажая истинное лицо?
К пониманию? Навряд ли. Суть они уяснят, но подобное не содействует сочувствию.
— ОДИН взгляд, — напомнил нам Тинта-а, когда мы приготовились просмотреть записи.
— Только один, — сказал Стилтон. Возле него лежала половина пиццы, и он чувствовал себя много лучше — несравненно лучше курьера, которая вошла в комнату прежде, чем мы успели ее остановить. Она мрачно села рядом с первым курьером. Я спросила себя, заметил ли снаружи кто-нибудь еще, кроме семей служащих посольства, курьерской службы и кулинарии, торгующей пиццей, тот факт, что в лазарянском посольстве творится что-то неладное. Мой мобильник безмолвствовал — никто не звонил, чтобы получить последние сведения, или официальное заявление, или чего-нибудь еще. Может быть, мы накрыты правительственным «колпаком» — семьи, курьерская служба, кулинария, ну, словом, мы все.
