Юрий Слащинин - Боги в изгнании (Художник В. Шершнев)
— Им везли ядерные бомбы… Но корабль столкнулся с айсбергом… Потонул. И опять все переглянулись восторженно — такая сила! — и тревожно. Если везут бомбы — будут новые взрывы. А у них уже не хватает боевиков отбиваться от фаронов, недостает продуктов питания. Даже накормить Кари становится уже проблемой…
— Погиб один корабль — пошлют другой, — сказал Тадоль-па.
— И продублируют тоннелем, — мрачно добавил Минтарл, все еще согревавший ладонями плечи Кари.
— Завтра… проверю… — сказала Кари, повернув голову к Минтарлу. — Теперь горячую ванну, и спать…
Минтарл поднял ее расслабленное, легкое для его могучих рук тело и бережно понес из комнаты. После гибели Давы он взял на себя все заботы о Кари и стал преданной нянькой, отдавая ей всю силу своей неистраченной любви и нежности.
Утром Кари пришла в диспетчерскую посвежевшая, веселая. Одетая в белое платье кселензянки, неизвестно каким образом появившееся у нее, с высокой прической, она легко и вместе с тем гордо прошествовала к столу, поприветствовала онемевших, восторженно взиравших на нее мужчин. Вроде бы прежняя, давно каждым любимая и обожаемая, Кари вновь поражала их обновлением, светящейся красотой немыслимого совершенства.
— Прошу извинить за опоздание, — сказала она, усаживаясь в подставленное Минтарлом кресло. Оглядела стол, увидела в руках диспетчеров белковые брикеты и, кивнув на приготовленный для нее флакон с соком скаракосты, распорядилась:
— Разлить всем.
— Нет, — заявил Минтарл.
— Не надо нам, — замахал руками молоденький Ойлен.
Кари поняла: настаивать бесполезно.
— О чем разговор шел? — спросила она.
— О новой нравственности, — ответил с готовностью Ригцин.
— Суть которой, увы, останется старой, — добавил Тадоль-па. — Все упрется в вечный вопрос — как распределять блага.
По заслугам, — сказал Минтарл как о само собой разумеющемся. И, подкладывая в тарелку Кари грибов, добавил: — Больше дал — больше получил. Просто и понятно.
— Беда в том, что каждый считает, что дает обществу больше, чем берет, — сказал Тадоль-па.
— А мы разрешим брать. Бери каждый, сколько хочешь, — убежденно произнес Ригцин.
— Не получится, — улыбнулся Тадоль-па. — Нелегко удовлетворить запросы в пище, одежде, в удобствах быта. Но еще труднее удовлетворить потребности информационные для интеллектуального развития. А потому всякое распределение благ должно осуществляться по справедливости.
— А что такое справедливость? — спросила Кари.
— Признание равноправия.
— Утопия, — сказал Минтарл с насмешкой.
— Зачем же так категорично, — поднялся из-за стола Тадоль-па и пошел вокруг «Разумника», на ходу формулируя мысль: — Справедливость не утопия, а насущная необходимость новой формации. Смотрите, что получается. В своей жизни мы пользуемся благами, созданными другими или накопленными обществом за многие тысячелетия: это достижения науки и культуры, энергостанции, города, дома, продукты питания — да все-все вокруг. А потому главным правилом нашей жизни должны быть справедливость и равноправие в использовании этих общественных благ, так как наши личные добавления всегда мизерны. Нет нравственности без справделивости, как нет справедливости без равенства!
— Пожалуй, это правильно, — поддержал Тадоль-па Минтарл.
— Ты заявил: надо распределять блага по заслугам, — уколол его Ригцин. -
«Больше дал — больше получил»…
Под насмешливым взглядом Ригцина Минтарл попытался пробраться сквозь дебри своих перепутавшихся представлений:
— Я к тому говорил, что у каждого из нас будет семья… и дети. Каждый захочет постараться для них… Чтобы стали счастливее нас… Я против наследования богатств, когда оставляется много. А когда немного, то можно, по-моему.
Детям нужна любовь, а не наше имущество, — ответил Тадоль-па. — Ведь жизнь не исчерпывается потреблением, она жаждет творческой плодовитости. Для детей разумнее создавать не личные наследуемые богатства, а более развитый, чем достался нам, общественный потенциал. Пусть принимают его и творят дальше. А вот чтобы творили, а не превращались в потребителей полученного, надо создать им правила жизни, направленные именно на укрепление общественных начал. Как я это понимаю? Когда-то самым выгодным было грабить. И общественное мнение поощряло грабителей, объявляло их своими героями. Потом выгоднее стало эксплуатировать, и фокус симпатий переместился с грабителей на эксплуататоров. А в обществе, построенном на справедливости и равенстве всех, нравственным может быть только общественная полезность.
— И мирные добродетели, — сказала Кари.
— Да, — кивнул Тадоль-па. — Можно принять такую заповедь: делай для других так, как хотел бы, чтобы другие делали для тебя.
— Заповеди-это законы, что ли? — спросил мрачно Минтарл. — Мало их было, чтобы опять писать?
— То были законы кселензов, ограждающие их интересы. Теперь будут законы наши, — сказал Тадоль-па. — Что тут непонятного тебе?
— А сами вы не видите, что ли? — удивился Минтарл и показал взглядом на задумчиво притихшую Кари. — Какие законы могут быть установлены для всемогущих? Вчера она, вот так же сидя здесь, мановением мысли где-то в океане столкнула корабль с айсбергом, позавчера взорвала склад аккумуляторов… Какими законами можно ограничить таких?
Кари с интересом прислушалась.
— Законами, самими для себя установленными.
Кари подумала и отрицательно мотнула головой.
_ Нельзя заставлять каждого решать заново для себя, можно убить ближнего или нет. Кроме того, в самом высокоразвитом обществе может оказаться индивид е агрессивными инстинктами. Значит, что-то должно ограничивать этот генетический сбой. Мне кажется, надо сделать так, чтобы каждый знал, что огонь горячий, пробовал он его рукой или нет.
— Так ты за законы? — удивился Минтарл.
— Почему ты удивляешься?
Не удивляюсь — постигаю. Ты можешь — «за». Я могу, он, они… Но ведь получить могущество может индивид с генетическим сбоем, как ты говоришь. И пренебрежет твоим законом.
— Не моим, а общественным. Установленным большинством.
— Я всю жизнь имел дело с большинством. И вынес убеждение, что возглавляет его — меньшинство. Во все времена всякая новая истина зарождалась в малом круге лиц, хотя бы потому, что первый раз она приходила на ум кому-то одному. А если я в силу своей отсталости не соглашусь с этим умником? И не подчинюсь даже сгруппированному им большинству? Будучи всемогущим, конечно, как бог.
— Путаешь понятия, — вернулся к столу Тадоль-па. — Мнение становится общественным не потому, что его навязали большинству. Наоборот, большинство принимает это мнение от своего индивида как ответ на возникшую задачу. Поэтому разумнее не противопоставлять себя «умникам», а создавать им условия для того, чтобы они свободно находили своих сторонников и несли в жизнь новые истины… Что касается ссылки на могущество, то, должен сказать, это древнейшая уловка. Идет к нам, наверное, с тех времен, когда первый наш пращур вооружился дубинкой. Потом потрясали копьями, пушками, ядерными бомбами и требовали себе особых привилегий.
