Яна Завацкая - Вернуться домой
- Я понимаю тебя, Клаус. Я так же рассуждал. Я и не рассчитываю убедить тебя прямо сейчас. Меня больше года не могли убедить. Даже когда я понял, что я - амару и назад пути нет, я долго не мог принять хальтаяту. Кстати, ее не обязательно принимать, у нас ведь нет принуждения к чему-то. Знаешь, каким меня привезли в Тибет? Я умирал, Клаус. Крайняя степень истощения - видел, наверное, фотографии узников лагерей? Вот и я так же, ребра наружу, глаза навыкате. Но мне было еще хуже, ведь я в тюрьме гестапо сидел, меня били пять лет. Кости переломаны, гнойники, рубцы. Пять лет кошмара. И вот потом, когда я только чуть восстановился, мне начали все это рассказывать... про разные виды, про хальтаяту. Для меня все это звучал как нацизм... я долго не мог понять, инстинктивно отталкивал эту идею.
Я молчал, глядя на него. Он и сейчас выглядел не слишком раскормленным. Что-то в нем осталось от тех пяти лет. Выражение глаз - нечеловечески спокойных. И теперь я видел небольшой лапчатый шрам на шее - если уж он не зажил за 70 лет, то каким страшным был тогда?
Мне было его жалко, этого молодого старика. Гораздо жальче, чем умирающего дедушку Франца. Этот человек прошел такое, что никому из нас и не снилось. Прошел - и не сломался, выдержал, остался собой, остался человеком.
Смог бы я так? Сомневаюсь, очень сомневаюсь. Пусть я даже его внучатый племянник. Мы слишком избалованы, слишком много заботимся о себе.
- Родители никогда не говорили о тебе, - тихо сказал я, - я не знаю, почему. Я бы гордился... что у меня такой предок.
- Ну вот - гордись, - улыбнулся Анквилла.
- Но потом... тебя вылечили они, амару?
- Да, конечно. Меня вылечили. Я прожил счастливую жизнь. Мне уже никогда не снится тюрьма, уже много лет. Я женился на прекрасной женщине, она и сейчас моя любимая. У нас двое детей, они взрослые, сын генетик, дочь занимается космической техникой. Есть маленькая внучка. Я живу среди своих - я же говорю, это невозможно даже представить. Это как рай, который обещали церковники - но прямо здесь, на земле.
Он посмотрел мне в глаза.
- Клаус... пойдем со мной. Я знаю, что здесь полиция, но ты же видишь, мы легко можем выйти отсюда. Это не проблема. Пойдем со мной, малыш, ты же амару, я отвезу тебя в новый город, вместе с Алисой, ты увидишь, как у нас все...
- Дед, - сказал я, - но ты все-таки убил Шефера.
- Ты считаешь, эта мразь не заслуживала смерти?
Я вдруг вспомнил.
- Шефер - сын начальника тюрьмы?
- Да. Его папаня был начальником, когда меня ломали там. А потом неплохо устроился в послевоенном мире, как и большинство бывших нацистов - ведь все они принадлежали к приличным, уважаемым семьям, кто же их даст в обиду... Но я бы простил это, это ничего не значит, это сын, а не отец. Однако ты же понял, что за тварь сам этот банкир...
- Да, конечно.
- У него еще сперма капала с пениса... Я ни секунды не думал.
- Хорошо, пусть так. А Макса? В чем был виноват Макс?
- Он не был виноват. Просто он угрожал нам оружием. Вынул пистолет и приказал сдаться. Можно было и сдаться, конечно, но тогда все бы осложнилось, в первую очередь для Алисы.
- И ты решил проблему самым простым образом. Нет человека - нет проблемы, да?
- Это война, - тихо и спокойно ответил Анквилла.
- Ты берешь на себя право судить и решать, вот что страшно. Вы, амару - выше простой человеческой морали.
- У нас своя мораль. Сообщество амару одобрило бы мой поступок.
- Вот это - своя мораль - и есть самое страшное во всей ситуации.
- Ты не был на войне, Клаус.
- Я отказался от войны, - сказал я четко, - потому что война для меня омерзительна. Я не хотел стрелять в невинных. Я не хотел даже их бить, крутить руки, брызгать перечным спреем. Мне это мерзко. И это - мой опыт. Не надо тыкать мне отсутствием опыта. Я, может быть, такого вашего опыта - не хочу. Макс был нормальным хорошим парнем. Для тебя он - урку, и значит, недочеловек, значит, его можно уничтожить. Извини, дед. Ты боролся с нацистами, ты был героем... но чем ты сам-то сейчас лучше их?
- Я не знаю, кем был Макс, у меня нет его анализа, - устало возразил Анквилла, - я убил его, потому что он пытался сделать это с нами.
Он махнул рукой.
- Я и не ждал, что ты вот так сразу поймешь. Алиса - та поняла сразу. У нее отобрали ребенка, она прочувствовала на себе мерзость этого мира - кожей, кровью своей, как и я когда-то. Ты прав, конечно же, ты говоришь, как типичный амару - война омерзительна. Но Алиса знает, почему все-таки нужно воевать и почему приходится убивать - а ты этого понять не можешь.
- И что мы будем делать? - поинтересовался я. Злость и обида клокотали во мне. Он задел что-то очень глубинное... болезненное. Я не мог еще понять, что это такое, но мне было обидно.
- Если ты не хочешь пойти со мной... ведь не хочешь? Мы сделаем просто. Ты ляжешь на диван и заснешь. Я выйду под лан-генератором. Позже ты объяснишь, что я загипнотизировал тебя и вообще владею гипнозом.
- Не проще ли тебе сразу уж меня убить? - желчно спросил я. Анквилла покачал головой.
- Ведь ты мой внук, Клаус. Да и ты же умный человек и не станешь мне мешать выйти... И у тебя нет оружия.
Он встал. Я вдруг ощутил, что меня неудержимо клонит в сон - и в самом деле... Голова закружилась, я мягко стукнулся затылком о спинку дивана.
Последние слова Анквиллы прорвались сквозь наплывающий сизый туман.
- До встречи, Клаус!
Алиса улеглась спать одетой, на диване - вставать нужно было в четыре утра. Анквилла присел рядом. Алиса пожаловалась.
- Мне кажется, я не засну... Господи, я так волнуюсь, ты не представляешь! Ведь я восемь лет, восемь лет ее не видела! Она уже девушка.
Ее нисколько не волновало то, что завтра она увидит поселение амару.
Анквилла положил руку на голову Алисы, провел ладонью по волосам.
- Спи, - сказал он, - немножко надо поспать. Все будет очень хорошо, вот увидишь.
Он сосредоточился и послал усыпляющий импульс. Седьмая ступень ятихири. Как все полевые агенты, Анквилла овладел ею. А это - полное управление не только своим телом, психикой, но и окружающим пространством и психикой окружающих людей. Если, конечно, они доверчивы и поддаются внушению. С этим упертым русским детективом такое не прошло. Пришлось стрелять.
Алиса закрыла глаза и задышала ровно. Анквилла посидел немного, глядя на лицо женщины, разгладившееся во сне, полудетское. На его губах бродила тень улыбки. Анквилла думал о том, сколько раз уже было так, сколько братьев и сестер амару с изломанными судьбами, искалеченными душами, а иногда и телами он вытащил из этой западни, вернул в имата, к своим. Домой.
