Михаил Зуев-Ордынец - Сказание о граде Ново-Китеже
– На что тебе крест? Ты в бога не веришь. Ладно, давай меняться. Чего мне дашь?
– Стекло зажигательное дам. Видел, как оно огонь делает?
Юрята поплевал на крест, потер о штаны, полюбовался его блеском и сказал деланно-равнодушно:
– Не. Ножик свой давай.
Сережа оторопел. Отдать нож? Свой чудо-нож?
– Фиг с маком! – возмущенно крикнул он. – А я без оружия останусь? Спасибо-преспасибо! А еще друг!
– Как хочешь. Стекло не нужно, на ножик поменяюсь, – прошепелявил Юрята.
И до чего же противно он шепелявил сквозь свои выбитые зубы!
– Юрятка, подлая душа! – возмутился Митьша. – Что ты Серьгу теснишь?
Юрята молчал, опустив глаза, и ковырял землю пяткой.
– Эх ты, буржуй! – обдал Сережа Юряту презрением. Вытащив из-за пазухи нож, он нажал кнопку. Выскочило узкое, длинное лезвие. Грустно посмотрел он в последний раз на свое сокровище и протянул нож Юряте. – Бери, жадина! И больше ты мне не друг.
– Эва, напужал! Али из твоей дружбы шубу сошьешь? Тьфу на твою дружбу! – с шиком плюнул Юрята.
Митьша вдруг густо покраснел, пропали даже его веснушки, размахнулся и влепил атаману крепкий подзатыльник. Юрята быстро выкинул ногу и пнул Митьшу пяткой в живот. Кудреванко согнулся, схватившись за живот. Из глаз его посыпались крупные слезы.
– Карамба! Ногами бьешь? – закричал Сережа, замахиваясь на Юряту.
Но тот ловко увернулся и огрел нового противника по шее. Сережа зашатался. И снова Митьша, еще со слезами на глазах, кинулся на выручку друга. Но на него сзади налетел Завид и сбил с Митыии ушанку. Сережа стукнул крепко Завида, Юрята стукнул Сережу, а через минуту они, все четверо, катались по земле в уличной пыли. Около них кружил рычавший и не знавший, кого цапать Женька. А мягкосердечный Тишата жалобно кричал:
– Белены объелись? Расцепитесь, говорю!
Стрелец в зеленом кафтане, перегнувшись с детинской стены, ржал во все горло, глядя на ребячью драку.
5
Запыхавшись от стремительного бега, Сережа влетел в поповскую избу. С трудом передохнул и сказал от волнения басом:
– Знаете, чего я достал? Ни за что не угадаете!
Капитан, Виктор и Птуха с удивлением смотрели на его холстинную рубаху и посконные штаны. Сережа так спешил, что не снял одежину Тишаты.
– Вот, глядите!
Он, гордо улыбаясь, положил на стол крест. Три головы склонились над столом и разом поднялись. Все трое обменялись долгими взглядами.
– Беэрпэ! – прочитал Виктор буквы на кресте. – Братчики?
– Они! – кивнул головой капитан, твердо сжав губы. – Это их партийный значок. Где взял крест, Сережа?
– Там… – боднул Сережа подбородком и сразу пал духом. «Ну, теперь будет!»
– Где там? – спросил резко Виктор.
– Мы купаться хотели… А Завид вдруг говорит…
– Короче, Сережка, ближе к делу. Где ты взял крест? – строго свел брови Виктор.
– Ну… в Детинце, где же еще, – нехотя ответил Сережа. И снова загорячился: – Нет, вы погодите! А вы знаете, кого я там видел? У посадника в доме живет человек, одет в синюю ферязь, а лица его я не видел, он в накомарнике был. Высоченный, худущий, голову все время вот так держит! – сбычился Сережа.
– Что, что? – вскочил с лавки Виктор. – Вы слышите, Степан Васильевич?
Под глазом капитана дернулся живчик.
– Хорошо, человек в накомарнике, в синей ферязи, высокий, худой, и что же в этом особенного? – спросил он Сережу.
– А то особенного, что у него в комнате радиоприемник стоит…
– Который Феклуша слышала! – взволнованно воскликнул Виктор.
– Погодите, Виктор Дмитриевич. Радиоприемник в комнате стоит. Дальше.
– А дальше – часы у него. На руке.
– Радиоприемник и часы на руке? Спокойно, Сережа, перестань вертеться. Говори по порядку. Ну, начинай!
Торопясь и волнуясь, Сережа рассказал о Пыточной башне, о всех приключениях в Детинце, о комнате с расписанным потолком, о радиоприемнике, окрашенном в защитный цвет, о попытке человека в синей ферязи связаться с кем-то по радио.
– Смотрите, какая штука получается! – перебил его капитан. – Ты видел, Сережа, японскую военно-полевую радиостанцию. Передатчик и приемник. Двухсторонняя связь! А пытался он связаться со своей бандой.
Виктор сидел на лавке, уперев локти в колени и покусывая сведенные вместе кулаки. Не отрывая губ от сжатых кулаков, сказал:
– Этот… синяя ферязь, неделю назад приходил к нам ночью. Почему же он до сих пор не трогает нас?
– Тронет! Еще как тронет! – мрачно проворчал мичман и вытянулся по-строевому. – Какие будут приказания, товарищ капитан? Свистать всех наверх? Играть боевую тревогу?
Капитан, не ответив мичману, подошел к Сереже, взял его за оба уха и нежно, благодарно поцеловал мальчика в вихрастую макушку.
– Надо тебе, Сережа, на ночь уйти куда-нибудь. Где бы тебе переночевать?
– Я к Митьше Кудреванке пойду. Он напротив живет.
– Иди сейчас же к Митьше. И не приходи, пока не позовем. – И тогда только капитан обернулся к Птухе. – Отставить боевую тревогу. Но быть начеку, смотреть в оба! Я иду к Будимиру Повале. Пора 'начинать!
6
Ратных сидел на колоде и смотрел, как в грохоте молотов рождался ратный доспех для веселого и страшного бунташного дня. Днями и ночами стучал Кузнецкий посад кувалдами и молотками, звенел наковальнями, сопел мехами горнов и домниц. И не бабьи рогачи и сковородки, а булатные мечи и огнебойные пищали ковали теперь ново-китежские кузнецы. И не овес на толокно толкли в посадах, а терли ручные мельницы мак ружейный, зелье стрельное, как называли в Ново-Китеже порох.
Мишанька Безмен схватил залощенную веревку, качнул, и мех сипло вздохнул. Пламя взлетело над горном, в кузне стало светлее. Будимир ущемил огромными кузнечными щипцами щелкавшую окалиной болванку и перенес ее на наковальню. И снова тяжко зазвенела под молотом наковальня, снова брызнули красные и золотые искры.
– Удастся ружьишко, чую! – кричал Будимир под грохот и звон ковки. – Святое ружьецо! В праведном бою как молния будет разить!
Поковка на наковальне вытягивалась, и уже видно было, что это будет ствол длинного ружья. Будимир ударил ещё раз и бросил в горн остывший ружейный ствол.
– День и ночь кузнецы стучат, боевую справу готовят, – сказал он, – а погляди со стороны – все спокойно. Будто и нет никакой свары меж Детинцем и посадами. Ходим друг около друга по-кошачьи, на мягких лапках. А драке меж нами быть, не миновать!
