Геннадий Гор - Изваяние
А шаман все перечислял и перечислял мои прегрешения, желая свалить всю ответственность на меня.
Когда наконец он устал и свалился на нары, в чуме наступила тишина. Но эта тишина не радовала меня. Я был почти убежден, что рано утром в тот час, когда хозяйка чума начнет разжигать костер камелька, чтобы вскипятить в черном котелке густой кирпичный чай, шаман выполнит свои угрозы и бросит меня в пылающий огонь. И это будет довольно будничная гибель, не занесенная ни в какую летопись, гибель, о которой никогда и ничего не узнает человечество.
Шаман громко храпел, положив руку с откушенным пальцем на свою спящую супругу.
Наступила ночь, которая оказалась последней моей ночью в стойбище.
Я услышал лай собак. Собаки явно лаяли на кого-то постороннего, чужого. Потом послышались шаги. В чум вошла Офелия и сказала тихо, чтобы не разбудить шамана и шаманшу:
— Молчи, если не хочешь попасть в огонь, как твои бездарные предшественники.
32
Послышались упругие женские шаги. Половица скрипнула. Дверь открылась. Вошла Офелия, в одной руке держа медный чайник, а в другой сковородник со сковородой, на которой шипела яичница-глазунья. Эта глазунья на шипящей сковородке, незыблемая как негодующий голос соседки, служила ярким опровержением того, о чем рассказывалось в предыдущей главе.
Острый Колин интеллект лихорадочно работал, чтобы перебросить логический мостик между яичницей на сковороде и поведением шамана, оставшегося… Где? На дне сна или невозможной истинно загадочной действительности?
— Вставай, — сказала Офелия. — Я чай подогревать не пойду. Ты слышал, что говорила соседка?
— Что-то о примусе. О том, что он коптит.
— Если бы только о примусе. О старухах говорила.
— О каких старухах?
— О тех двух, что дежурили на лестнице. Исчезли старухи. Неизвестно куда пропали. Из угрозыска ходят. Ищут.
— А при чем тут мы?
— Она, эта склочница, считает, что мы причастны к делу. Подозрительно себя ведем. Куда-то исчезали. И наше исчезновение совпало с исчезновением двух старух.
— Но мы ведь вернулись.
— А старух-то нет. Где они?
— Обожди! Обожди! Где же я видел старух? На Садовой видел в гоголевском Петербурге, когда я был коллежским асессором. Я еще гадал, как они попали туда. С твоей помощью?
— Нет! Нет! Ты меня в это дело не впутывай. Не впутывай ради бога. Я к этому не имела никакого отношения.
— Но это было или этого не было?
— Не впутывай ты меня в это дело.
— В какое дело?
— Исчезли обе старухи. Этим занимается сейчас угрозыск. А как мы объясним свое отсутствие?
— А мы разве отсутствовали?
— Как ты думаешь? Нас не было здесь два с половиной месяца. Если нас станут допрашивать, что ты ответишь, как объяснишь?
— Я не умею врать. Скажу, что было.
— Но ведь ты сам не уверен, что это было.
— А ты уверена?
— Я не хочу отвечать на этот вопрос. Не хочу!
— А как быть со старухами? Я ведь их видел. Как они попали туда?
— Наверно, следили за нами. Были на очень близком расстоянии. А я не заметила.
— А вернуть их оттуда нельзя?
— Трудно. Но, конечно, можно. А если они вернутся, ты думаешь, они станут молчать?
— Не думаю. Они сплетницы.
— Вот потому я и прошу, не впутывай меня в это дело. Садись лучше есть яичницу. А чай греть я не пойду. Он остыл. Но ноги моей больше не будет на этой кухне. Она говорит, что я погубила этих старух, и не говорит, а кричит. Окно открыто. И весь дом слышал.
— Но обожди, не горячись. Люди живут в обыденном мире, где все подчинено законам логики и здравого смысла. Угрозыск пусть разыскивает пропавших старух. На то он и угрозыск. А при чем тут мы? Мало ли в чем квартирная склочница может нас обвинить!
Сказав это, Коля сел есть яичницу. В голове его мелькнула мысль о том, что он много дней не ел и не пил, однако не только не умер с голода, но даже, кажется, не похудел.
Он взглянул в зеркало, и зеркало подтвердило, что он нисколько не изменился.
— Ты говоришь, — спросил он Офелию, — что мы отсутствовали два с половиной месяца? А где мы были?
— Для чего ты об этом меня спрашиваешь?
— Хочу знать правду.
— А зачем тебе ее знать? Все равно научно ты ее не сможешь обосновать. А раз она научно не обоснована, то какая же она правда? И кто ей поверит? Думаешь, в угрозыске поверят?
— Сейчас я спрашиваю не для угрозыска, а для себя. Мне казалось, что это был сон.
— И мне тоже иногда кажется. Но посуди сам, разве может сон продолжаться два с половиной месяца?
— Мне легче допустить, что я впал в летаргию, чем признать, что я был деревянным тунгусским божком.
Так начался и так прошел их первый день после возвращения из путешествия.
33
А после первого дня наступил второй, третий, четвертый. Коля снова погрузился в то, что в обыденной жизни, в жизни без больших и значительных событий, мы обычно не замечаем. И называют это безличными словами: неделя, декада, месяц.
Впрочем, не испытывают ли то же самое все люди, возвратившиеся домой в привычный и давно заведенный уклад жизни из интересной командировки или отпуска?
Отпуска? Вот и нашлось вертевшееся на кончике языка слово, за которое можно спрятать себя и Офелию от слишком любознательных знакомых и соседей.
— Были в отпуске, — говорил Коля всем, кого интересовало его отсутствие.
— Вместе с женой?
— Да. Вместе.
— На юге?
На этот вопрос Коля отвечал менее определенно.
— Да. Нет, Впрочем, что считать югом? Поездили по разным местам. Где поездом. Где на телеге. Где пешим ходом. Нигде подолгу не останавливались.
— И остались довольны?
— Да. Очень. Смена впечатлений так освежает.
А когда Коля остался вдвоем, снова вдвоем с Офелией в маленькой комнате, он скова начинал подводить итоги. Итоги чего? И зачем?
— Миф? — спрашивал он Офелию.
— А что такое миф? — отвечала на вопрос вопросом же Офелия. — Как ты понимаешь смысл этого многосмысленного и не вполне разгаданного слова?
— Ты хочешь, чтобы я ответил так, как отвечал своим экзаменаторам, похожим на чеховских интеллигентов, когда держал экзамен на бога информации?
— Ну хотя бы так. Впрочем, ты мог бы ответить на мой вопрос, не высылая себя в двадцать первый век. Разве это трудно такому начитанному, как ты, аспиранту?
— Миф — это выдумка, ставшая реальностью в сознании людей. Например, Дон-Кихот, Пикквик, князь Мышкнн или Фауст. На самом деле ведь их не существовало. Но это обстоятельство не мешает им в каком-то смысле быть более реальными, чем миллионы когда-то существовавших людей, но не оставивших никакого следа в памяти поколений, в истории. Правда, это особая реальность, реальность не материальная, а духовная.
