Джеймс Кейбелл - Domnei (Сказания о Мануэле - 4)
- Скоро рассвет, - сказал Перион.
- Да, - ответил Айрар де Монтор.
И его голос выказал явное нежелание продолжать разговор. Перион де ла Форэ" представлял собой нечто грязное, с чем епископ мог иметь дело только в силу необходимости и с тем отвращением, с которым страдающий от жажды вытаскивает муху из воды. Перион допускал это, потому что ему было уже все равно.
Привязав лошадей, они уселись на песок и полчаса провели в полной тишине.
Где-то прокричала птица. Перион осознал вдруг что ночь уже не была так мрачна, как прежде, ибо он уже видел изломанную линию пены, которую прилив то бросал на берег, то откатывал далеко в море.
Через некоторое время какой-то огонек опустился на поверхность воды и, покачиваясь в темноте, стал, в отличие от других, по мере приближения становиться все ярче.
Они спустили шлюпку, - проговорил Перион.
- Да, - односложно, как и прежде, ответил епископ.
Какое-то сумасшествие вдруг охватило Периона, и казалось, что он вот-вот заплачет, поскольку все так дурно складывалось в этом мире.
- Мессир де Монтор, вы помогли мне. Я очень признателен, если, конечно, моя благодарность что-то значит для вас.
Епископ заговорил хриплым невнятным голосом.
- Благодарность, насколько понимаю, не входит в условия сделки. Я родственник госпожи Мелиценты. И в моих интересах, и в интересах нашего дома, чтобы человек, которого она посещает ночью, покинул пределы Пуактесма...
- И вы говорите так о самой прекрасной женщине, какую когда-либо создавал Бог! Женщине, которой должен поклоняться весь мир!
- Поклоняться! - смеясь ответил епископ. - Я был бы большим глупцом, если б поклонялся признанной распутнице!
И он начал глумиться над Мелицентой, употребляя такие выражения, которые лучше не повторять. Перион не стерпел и сказал:
- Я самый несчастный из всех живущих на свете, так же как вы наиподлейший из них. В моем присутствии вы позволяете себе хулить госпожу Мелиценту, зная, что я у вас в долгу и у меня нет права возмущаться вашими речами. Вы устроили мой побег и тем самым подарили мне жизнь; и, используя свое преимущество, вы поносите ангела и наносите удары человеку, связанному по рукам и ногам...
В это мгновение у Периона в голове вдруг промелькнула мысль о том, как достойно выбраться из такого запутанного положения.
- Обнажите шпагу, мессир! В самую последнюю минуту я, возможно, если есть Бог, смогу еще вернуть себе право вас убить.
- Ого! Странное проявление благодарности! - ответил епископ. - И хотя я не особенно разборчив, но вот что я тебе скажу, мой друг: я не сражаюсь с лакеями.
- Да вы, мессир, этого и не достойны. Поверьте, не существует ни лакея, ни вора, ни сводника, который смог бы встретиться с вами на равных, не унизив себя. Ибо вы самый большой в мире клеветник; но, мессир де Монтор, у лжи короткие ноги! И я думаю, что менее чем за час превращу эту клевету в пустой звук.
- Негодяй, я подарил тебе жизнь...
- Бесспорно. Но я должен швырнуть этот подарок обратно, чтобы мы, два жалких негодяя, смогли встретиться на равных. - Тут Перион устремился к шлюпке, которой уже можно было достичь вброд. - Кто здесь? Госельм, Роже, Жан Бритауз... - наконец, он увидел того, кого искал. - Агасфер! Вожак, который должен был повести Вольных Соратников за море, изменил свои намерения. Я передаю свои полномочия Ландри де Боннею. Будь добр, сообщи ему о непредвиденных изменениях и передай новому капитану соответствующие сожаления и поздравления от имени Периона де ла Форэ.
После чего Перион направился к берегу, где, пока еще в неверном свете, стали видны очертания холмов.
- Мессир де Монтор, мы можем продолжить наши Деяния. Когда судно отплывет, ничто не сможет продлить мою жизнь еще хотя бы на две недели. Я выплачу вам все долги. Вы будете сражаться с человеком, если вам угодно, уже мертвым, но с другой
стороны, если вы попытаетесь улизнуть, если вы не захотите скрестить шпаги с лакеем, вором и убийцей клянусь честью моей матери, я уничтожу вас без раскаяния, как уничтожил бы гадину...
- Как смело! - усмехнулся епископ. - Лишить жизни себя или, возможно, меня и все из-за одного глупого слова... - сказал епископ, и вдруг в его голосе послышалось рыдание. - Как глупо и как похоже на вас!
Перион удивился, как изменился голос прелата.
- Постойте, господа, - закричал Айрар де Монтор, - подождите, пожалуйста, одну минуту!
Он вбежал в ледяную воду и направился к шлюпке. Он вырвал фонарь из рук Жида и понес его к берегу. Он держал фонарь высоко над водой, так что Перион мог видеть его лицо, и Перион вдруг понял, что каким-то чудом человек в мужском одеянии с фонарем в руке оказался Мелицентой. И странно, что на всю жизнь ему отчетливее всего запомнилась трепещущая на ветру прядь ее волос.
- Посмотри на меня хорошенько, Перион! - сказала Мелицента, - посмотри как следует, никчемный ты человек! Посмотри, загнанный бродяга, и увидишь, как я горда. Я очень горда! Я не сильно восхищаюсь своим высоким положением, своим богатством и даже своей красотой, потому что я знаю, что красива, но самое главное мое достоинство, что ты любишь меня... к тому же, так безрассудно!
- Ты не понимаешь!.. - воскликнул Перион.
- Наконец-то я очень хорошо поняла, что ты и в самом деле лакей, самозванец и вор. Да, лакей своей чести! Самозванец, который пытался - увы, тщетно! - воплотить чужую подлость! Вор, который украл чужое наказание! Я не задаю вопросов. Любить - значит доверять. Но я хотела бы медленно-медленно убить этого другого. Я не задаю вопросов. Я отваживаюсь доверять человеку, которого я знаю, даже если это звучит как вызов. Я осмеливаюсь возразить, что он не вор, а безумно честный человек. Мой бедный, путавшийся мальчик, - проговорила с умиротворяющей нежностью Мелицента, - как же так вышло, что ты забрел в наш грязный мир!
Он ничего не ответил, но уже никак не от безмерного страдания.
- Подойди, подойди же сюда. Разве ты не поможешь мне залезть в шлюпку? - спросила Мелицента. Она тоже была счастлива.
ГЛАВА V
Как обручилась Мелицента
- Не может быть, кузина.
Слова эти были произнесены настоящим епископом Монтерским. Он с пятнадцатью приближенными внезапно появился на берегу как раз в тот момент, когда взгляды Мелиценты и Периона были обращены в сторону моря. Епископ, как обычно, был одет в платье придворного кавалера, и ни одна деталь не выдавала его истинный духовный сан. Он долгое время оставался в седле, глядя на влюбленных, улыбаясь и похлопывая расшитой золотом перчаткой по луке седла. Рассветало.
- Я кое-что услышал, - сказал он. Голос его был ласков, ибо молодой человек с большой любовью относился к своей родственнице, но любовь эта все же уступала той, какую он испытывал к Айрару де Монтору. - Да, я кое-что услышал, но в этот миг я, как мне кажется, увидел сердца всех женщин, когда-либо живших на свете; и они отличаются друг от друга не больше, чем звезды на ночном августовском небе. Ни одна женщина не любила мужчину как мужчину. Ее любовь - любовь матери к своему ребенку. Пусть он создает государство, или пишет бессмертные стихи, или разбойничает на большой дороге, она лишь улыбнется, заметив, как самозабвенно играет мальчик в свои игры; и когда он возвратится с перепачканными руками, она лишь пожалеет его, а если потребуется, притворится сердитой. Она быстренько постирает его одежду и залечит ссадины. Женщины мудрее нас, и в глубине души они жалеют нас тем больше, чем мы сильнее, самоувереннее, чем более хвастаемся своим умом, что только лишь доказывает его нехватку. И благодаря своей непоколебимой вере в то, что мы лучше, чем есть на самом деле, женщины заставляют нас становиться лучше.
