Джеймс Кейбелл - Domnei (Сказания о Мануэле - 4)
"Совокупность мнений и идей, привязанностей и привычек, - пишет Шарль-Клод Фориель" , - которая побуждала рыцаря посвятить себя служению прекрасной даме и с помощью которой он стремился доказать свою любовь к ней и заслужить ответное чувство, выражалась одним словом "domnei".
И это, конечно, справедливо. Однако необходимо добавить, что "domnei" - это не только сочетание привычек, привязанностей и мнений; это также болезнь и религия, которые совершенно непередаваемым образом переплетались между собой.
И вы найдете, что Данте, если сослаться лишь на самого доступного из средневековых лирических поэтов, не разделяет эти аспекты "domnei". "Domnei" притупляет все чувства, кроме зрения, заставляет бледнеть, вызывает боли в левой стороне груди, вынуждает валяться в постели, "словно побитого плачущего ребенка". То есть всюду присутствует утверждение, что "domnei" является причиной физической болезни. Что же касается другого аспекта, то Данте никогда не устает повторять, что именно из-за "domnei" его мысли обратились к Богу, и искренне видит в Беатриче де Барди возвышеннейшее свечение, которое позволяет узреть человеку только Божественная Милость. "Это не женщина, это один из самых лучезарных небесных ангелов", - искренне говорит он.
С такой же искренностью следует повторить: "domnei" никогда не было, как можно подумать, показным чувством; истории Пейра де Маензака, Гийома де Кебестенга, Жофрэ Рюделя, Ульриха фон Лихтенштейна, Пусиботского Монаха, Понса де Капдейля и даже Пейра Видаля и Гийома де Балауна являются доказательством того, что это абсолютная жизненная реальность. "En cor gentil domnei per mort no passa", - как заявляет сам Никола. Служение "domnei" включало в себя, а по сути, и навлекало на себя страдания. Это мученичество, посредством которого влюбленный поднимается до святости, а прекрасная дама - почти что до уровня божества.
Каноном "domnei", сущностью "domnei", является то, что любимая женщина ставится между обожанием влюбленного в нее и самим Всевышним как живой образ и телесное напоминание о небесном, как символ красоты, святости, чистоты и совершенства. В ней влюбленный видит - воплощенными, открытыми человеческому восприятию - все качества Бога, которые можно постичь нашим ограниченным человеческим сознанием. Мелицента выступает таким посредником для Периона и в несколько иной степени - для Агасфера, поскольку Агасфер, которому из всех божественных черт дано только бессмертие, отличается от всех остальных людей.
Есть достаточно примеров служения "domnei", когда поклонение символу становится самодостаточным и начинает соперничать с поклонением тому, что первоначально выражал символ - подобные примеры мы можем найти в легенде о Тангейзере, или в намерении Окассена сойти в Ад вместе "со своей прекрасной возлюбленной", или (возможно, это наиболее яркий пример) в наивном заявлении Арнауда де Мервейля о том, что каждая частица его сердца принадлежит. Всевышнему и Аделаиде де Безьер. Именно эту темную и мятежную сторону "domnei", религии, подавляемой пышностью и богатством страстного служения, затрагивает Никола, повествуя о Деметрии.
Никола де Кан, посвятивший свою жизнь служению Изабелле Бургундской, везде писал о "domnei" (например, в "Короле Амори") в таких выражениях, которые здесь уместно привести. Вельзевул, как вы помните, потерпел неудачу в попытке заманить в ловушку короля Амори и с отвращением ретировался. "Да порази чума "domnei"!" - рычит в гневе дьявол. А потом продолжает: "Поединок завершен, и я могу говорить совершенно откровенно. Клянусь, что мужчина, трезво смотрящий на вещи, видит, что женщина такое же существо, как и он, и что она тоже подвержена старению. Но когда глупец начинает, путаясь в словах, размышлять о мире, опьяненный обожанием некой безупречной женщины - некоего чудовища, которого, как подсказывает разум, не существует на свете, - он становится неуправляем, как любой другой маньяк. Потому что этот идиот жаждет от жизни настолько возвышенного, что не может даже мельком увидеть самоё жизнь. Настолько увлечен невероятными мечтами, что забывает о пороке. Он ненавидит врожденные и вполне естественные склонности к трусости, непристойности и самообману. Он, короче, неподвластен ни мне, ни любому разумному человеку. И, следовательно, он зачастую вообще не слышит моего шепота. Может быть, другие скажут тебе, почему такая вопиющая глупость должна являться вершиной здравого смысла, но лично я признаюсь в невежестве". "Эта глупость, как ты называешь это состояние и как всегда будут называть его все адовы силы, напоминает одновременно загадку и разгадку, последнее слово Вселенной ", - отвечает король...
Никола всем сердцем разделял это убеждение. Мы не можем во всем согласиться с ним, но наше сомнение не делает нас счастливее.
"История провансальской литературы", с. 550.
Дж. Б. К.
