Виолетта Пальмова - Испытание
Борис Андреевич уже знал все, что должно совершиться и что он сам должен совершить. Однажды господин Обломов уловит неким чутким приборчиком, схожим в какой-то мере, насколько Борис Андреевич понял, с аппаратами господ Попова и Маркони, сигнал командира корабля, после чего Илья Ильич сядет в невидимый катерок, спрятанный где-то возле Гатчины, и вылетит к судну, чтобы вместе с остальными учеными-бетианцами сделать выводы о состоянии и уровне земной цивилизации, наметить наивернейшие способы ликвидации активных биологических агентов, а затем - отправиться домой, на Бету. Но дожидаться сигнала, убеждал Илья Ильич, ни в коем случае нельзя. Необходимо опередить всех, и командира корабля - в том числе. Сигнал должен быть передан с третьего по пятое июля по местному времени, следовательно им, то есть Илье Ильичу и Борису Андреевичу, необходимо прибыть на корабль, скажем, тридцатого июня, когда там никого еще не будет. Дальше все просто: на судне имеется несколько капсул, в которых можно отправить экстренное сообщение на Бету в случае аварии, угрозы или чего-либо подобного. Илья Ильич заложит в капсулу сообщение, составленное как бы наспех, едва живым существом, нечто вроде: "Опасайтесь системы С-1. Неопознанное излучение. Смерть. Прощайте". Затем задаст капсуле программу - курс на Бету, поместит ее в соответствующее устройство и нажмет на кнопку "Пуск", означенную определенным символом. После чего Илья Ильич и Борис Андреевич сядут в свой катерок и, отойдя на безопасное расстояние, с помощью особой аппаратуры нацелят на корабль некое оружие невиданной мощности (вольно господин Обломов перевел его название на русский как средний лучемет) и уничтожат его. Вот и все. Спрашивается: разве Илья Ильич не смог бы прекрасно справиться со всем этим в одиночку? Разумеется, да, но только при благоприятной ситуации.
Может ведь случиться и по-другому. Предположим, раньше назначенного срока какие-то важные дела или непредвиденные обстоятельства приведут на корабль командира или кого-то из членов экипажа, а возможно - и сразу нескольких. Тогда действовать придется по второму, куда более сложному, опасному и неприятному, а если быть честным - то и далеко не гуманному варианту.
А план второго варианта таков. Борис Андреевич будет представлен по-французски (международный все-таки язык) командиру или тем членам экипажа, которые окажутся на корабле, как ученый-астроном, пожелавший познакомиться с дальним разумным миром и, возможно, установить с ним контакт. По-бетиански же Илья Ильич сообщит командиру или членам экипажа, что захватил этого самца для столичного зоопарка. Борис Андреевич, хотя и виду не покажет, но поймет и это, так как в ухо его будет вставлен крохотный, похожий на жемчужинку, аппаратик - транскоммуникатор, который станет переводить чужую речь. С Борисом Андреевичем все, конечно же, будут обходиться крайне вежливо и говорить с ним будут на изысканнейшем французском языке, - еще бы, ведь это же так развлечет всех! Обращаться, как с вельможей, с будущим экспонатом обезьянника! Единственное, что ему определенно запретят, так это входить в рулевую рубку и рубку связи и трогать какие бы то ни было кнопки в каютах и коридорах. И вот тут-то они с Ильей Ильичом начнут работу. Илья Ильич, по праву хозяина (ведь это же он привез на корабль экспонат!), проведет его по всем помещениям, но проведет особым образом: покажет все возможные пути, которые ведут к одному-единственному отсеку, под "полом" которого проходят трубы с топливом. Илья Ильич не объяснял подробно, что это за топливо, сказал только, что состоит оно из двух компонентов, идущих по разным трубам, и, когда они смешиваются, возникает взрыв громадной силы - эти-то взрывы и используются для ускорения и торможения корабля. Дело Бориса Андреевича несложно: как только прозвучит сигнал тревоги, вызванный кем-то из экипажа, заподозрившим неладное, проникнуть в тот самый отсек корабля и малым лучеметом, который спрячет там Илья Ильич, вскрыть "пол" и проходящие под ним трубы. На этом кончится все: исчезнет опасность для Земли, исчезнут Илья Ильич и Борис Андреевич, исчезнут корабль и все те, кто окажется на нем в этот миг. Да, Борис Андреевич мучился и сомневался не зря: его задание было просто лишь в, так сказать, техническом смысле. В смысле же психологическом и нравственном... Но ведь Илья Ильич оказывался в еще более трудном положении, тем паче, что его часть работы выполнить было гораздо сложнее.
На всякий случай, если прогулки по кораблю будут по какой-либо причине запрещены, Илья Ильич нарисовал подробную схему звездолета и обозначил на ней кратчайший путь к нужному отсеку.
Каким образом корабль может достигнуть системы Альфа за два с четвертью года, а капсула - всего лишь за шесть земных месяцев, - это Борис Андреевич понял, хотя и чисто приблизительно, - кое в чем ему помогло знакомство с геометриями Лобачевского и Римана, но вот каким образом Илье Ильичу, числившемуся по корабельной роли штурманом, удастся столь основательно похозяйничать в рубке связи, где находились капсулы, этого пока не знали ни тот, ни другой. Была, конечно, надежда, что все как-то устроится на месте, но а что - если нет?! Решили на всякий случай взять с собой опиума и морфина. Был, конечно, и более простой выход: использовать какой-либо быстродействующий яд, ведь все равно, спустя несколько секунд после отделения капсулы от корабля, все погибнут, в том числе и они - виновники и зачинщики. Но на такое ни Илья Ильич, ни Борис Андреевич пойти не решались.
Вот такова была его Миссия, вернее - Их Миссия. И Борис Андреевич, бродя ночами в гостиной или по аллеям парка, прислушивался к грому, глядел на блистанье необычно приближенных и низких молний или призрачно-грозное сияние сполохов над горизонтом и прощался с женой своей, с детьми и сестрой, с учениками своими и - со всей Землей. И начинала тогда его мучить совесть: ведь никогда, за всю свою жизнь, не отдавал он столько внимания ни людям (близким ли, далеким), ни Земле, по которой ходил, которая питала его и хлебом, и красотой своей, и простиралась перед ним абсолютно не изведанная, знакомая лишь по учебникам географии - отдаленно и смутно. Теперь, за оставшееся ему и все уменьшавшееся время, он еще мог попытаться постичь родных своих и особенно - жену: ощутив в нем трогательную перемену, она похорошела и лицом и сердцем (или так только казалось ему? или прежде он не замечал всей ее трогательной прелести?) и тянулась к нему навстречу, и раскрывалась вся, до самых потаенных уголков души, и молчала, когда чувствовала - надо молчать, и уходила, когда знала - лучше уйти. Все ему было теперь о ней известно. Не известно было лишь одно: она "засыпала", когда догадывалась - надо уснуть, но едва он вставал, тихонько поднималась с постели и простаивала ночь у окна, прислушиваясь к его почти бесшумным шагам в гостиной или улавливая изредка его силуэт в темной аллее на фоне брызнувшего вдруг сполоха, и роняла на подоконник, на руки, на грудь тихие, жгучие слезы.
