Александр Силаев - Армия Гутэнтака
Два года их сознание улетало. Парни бродили по иным мирам, беседовали с их обитателями, были на Орионе. Потом что-то щелкнуло внутри, и вторая жизнь прекратилась. Зато сейчас они слушали с усмешкой: тертые калачи. Они не сильно уважали мастера Берна, но мастер Берн видел этих парней.
Он знал, что преподаст им урок. Он сделает это сегодня или увезет их на уик-энд в Сосняки.
...Просветленная Ольга Вьюзова излучала энергию, молодость и апрель все слагаемые секса. Ей было двадцать шесть, она пришла на занятие в мульти-пиджаке и прозрачной блузке. Мастер Вьюзова весенне-ласково улыбалась молодым людям, хотя не исключено, что мастер Вьюзова улыбалась самой себе - кто знает?
Гутэнтак смотрел на нее, не отрываясь. Он заметил над левым соском золотистый значок советника. Это значит, что заслуги перед Родиной сделали ее первой в роду новых аристократов. А ей только двадцать шесть.
- Наш предмет занимается любовью, - уточнила она. - Но спать мы не будем. Я понимаю, что Центр поощряет секс во всех его проявлениях. И Центр правильно делает. Мы будем много говорить о сексе, как, впрочем, и о многом другом. Но я хочу предупредить группу: любовью как таковой мы заниматься не будем.
- Можно нескромный вопрос? - Гутэнтак поднял два пальца в имперском жесте.
- Да, конечно, - ответила она. - Мой опыт подсказывает, что нескромные вопросы самые интересные.
- Почему?
- У меня есть мужчина, - сказала Вьюзова. - А ведь женщине нужен только один мужчина, которого она любит.
- Это избитая истина, - подтвердил он избитой фразой актуал-консула.
Вьюзова тряхнула водопадом волос, отвечая встречной цитатой:
- На том стояла и стоять будет земля русская.
Не мигая, он обожающе смотрел ей в глаза.
...На Конкина смотрели как на дивную зверушку. О новом мальчике каждый знал главное: он революционер. Будь он голубым или циклофреником, это не вызвало бы такого трезвона. Все знают, как нужны в природе голубые и циклореники. Но все слышали, что революционеры неполноценны. Это больные люди с неудачей в личной судьбе, это какие-то недомуты - а что еще сказать?
Если человек хочет революции и вообще справедливости, то ему не нравится сегодняшний день; если ему не нравится сегодняшний день, то он неудачник; если он неудачник, его надо презирать; ergo: борцов за социальную справедливость надо презирать. Они не то чтобы злые, а ниже грязи.
Экзамен на эту формулу сдают в начале.
Однако Конкина привел сам магистр.
- Он расклеивал листовки, - объяснил он на ежемесячном, - пытался взорвать вокзал. Говорил, что в стране угнетают народ, что диктаторов надо вешать. Говорил, что мы звери, поскольку развлекаемся массовыми репрессиями. Еще много чего говорил. О правах человека, например, о свободе. Собирался за нее умереть. Но я надеюсь, это все-таки по малолетству. Мужиков из его группы мы расстреляли, а парня взяли сюда. Он талантлив. Он так здорово доказывал, что человек не может эксплуатировать человека, что я чуть не поверил в эту херню... Он писал талантливые листовки, он талантливо убивал. Советники решили, что ему надо дать фундаментальное образование. Парень прирожденный воспитанник, просто его учили не те.
- И что с ним делать? - спросил из второго ряда Михаил Шаунов.
- Считайте своим братом, пока не сделает вам ничего плохого. Позанимайтесь с ним в онтологии. Учтите, что у него ай-кью сто шестьдесят, если мерить в дореформенных единицах.
Первую неделю он затравленно ходил вдоль стен в ожидании, когда его начнут бить. Однако стены могут подтвердить, до конца года Конкина никто не ударил. В субботу отличница Маша Сомова пригласила к себе, оставила на ночь. "Мальчик был так напуган, что пришлось его изнасиловать. А что делать, если это любовь?" - признавалась она домашнему монитору. Хорошая девочка, высокая, большеглазая. Он влюбился.
Время шло своим колесом. Однажды смешной растрепанный Гутэнтак пришел в полночь и подарил охапку пыльной литературы. Но остальные все-таки ждали его ошибок, пошептывались и поглаживали нунчаки.
Со временем не дождались. Конкин стал хулиганом-"оформителем", ходил в народ, повесил в своей комнате портрет первого консула. Читал запоем, шел на бриллиантовую медаль. Длинноногую Машу представлял готовой женой, а с Гутэнтаком глушил вискаря, пока оригинал не нацепил дурацкий малиновый крестик.
Когда Шаунов сгоряча назвал Конкина борцом за свободу, тот вызвал его на дуэль. Гутэнтак с трудом уладил проблему: помог совет мастера Длугача и препарат мастера Берна, аккуратно принятый на четверых (Маша со слезами настояла на дозе).
...Кроме того, они учили пять иностранных и семнадцать экономических дисциплин.
Факультативно занимались алгеброй, геометрией, тригонометрией, высшей математикой, физикой, химией, биологией, музыкой, живописью, экологией, курагой, информатикой, дизайном, синергетикой, прикладной, шахматами, плаваньем и футболом. Недаром. Многие самовыражались. Допустим, Мария Сомова была с рождения сильна в квантовых процессах.
Магией и риторикой - отнюдь не факультативно.
Литературой занимались понятно как.
Историей - так же.
Указом актуал-консула они стали изучать этикет.
На практику поступали в "белые отряды" и ТНК, хотя некоторые предпочитали уйти в горы или просто объехать мир. За все платило несчастное государство: за Уолл Стрит, за амуницию, за Тибет.
Два десятка зевак смотрели, как он кончает. Член секундно замер и содрогнулся, выплескивая счастье на почерневший асфальт, еще и еще. Девица уткнула мордочку в ладони, ее никто не держал. Член обмяк, Михаил Шаунов застегнулся, пряча растерянность. Гутэнтак стоял в отдалении и блаженно смотрел в небо поверх голов.
Он видел золотистые нити и горизонт, дурных птиц и глаза смотрящего на нас Бога, стеклянный воздух и капельки мишиной спермы на ее ногах, на сером и на зеленом. Зеваки загомонили.
- Вот суки, - прошипел за кожаными спинами неизвестный.
Рассеянно улыбаясь, он расстегнул две пуговицы черной куртки.
- Вы все такие пушистые, - сказал он людям. - Как маленькие добрые мыши. Или как домашние хомяки. Точно-точно, как хомяки.
Гутэнтак медленно достал "браунинг", повел им в устрашающем жесте и огрызнулся поверх голов.
Люди, пытаясь сохранить достоинство, затрусили прочь. Наплевавшие на достоинство рванули галопом. И как рванули! И как хрустально смеялся им вслед Михаил Владленович Шаунов!
- Ну ее, - сказал Гутэнтак, - ну их всех. Пошли отсюда. Побежали, мать!
Они отбежали метров на пятьдесят, остановились, начали гоняться за воробьями и задиристо пинать тополиный ствол. Словно маленькие. Оглянувшись, они увидели странное.
