Александр Силаев - Армия Гутэнтака
Удовольствие - в том, как все происходит. А вовсе не в том, что учащается дыхание и содрогается член (понятно, что подлинную любовь и нежность школьмэны искали по свою сторону Центра - там тебе и член, и дыхание...). Удовольствие в стороне мирян называлось оформить бабу.
Обычно это делали на виду.
Для этого шли в людное место. Лучше летом, но сгодится и в сегодняшний ветерок. Миша поднес запястье: без пяти одиннадцать.
Они бросили мужика валяться на желтомуте, пошли дворами. Натыкаясь на редких прохожих и подталкивая друг друга, вышли на проспект Труда, главную улицу полумиллионного города.
Пропустили троих, четвертая показалась ничего. Так говорил Гутэнтак. Ее отличали зеленая курташка и голубоглазая двадцатилетняя мордочка. Не красавица, но ничего. Куртка обтягивала, еле закрывая мини-юбку, а та еле закрывала колготки, совершенно не закрывавшие стройных ног...
- У нее ноги, - шептал Гутэнтак Михаилу Шаунову. - И улыбается. Я обожаю, когда женщина улыбается. У нее лицо студентки, мирской студентки. Она не дура. Я счастлив, когда баба не дура. Я уже хочу ее.
Дурным голосом на перекрестке взревел пегий автомобиль. Зеленая курташка обернулась на рев. Из-за тополей к ней спешили двое.
- Воспитанная? - на всякий случай спросил Гутэнтак.
Он был уверен, но мало ли.
- Я гражданка, - сказала она, предчувствуя почти все.
- Сто баков - и минет под памятником царя, - улыбчиво предложил Миша. Точнее, два минета. И двести баков. И не дури.
- Я пошла, отстаньте, - сказала она так робко, что стало ясно: никуда не пойдет. Рада уйти - не проститутка! - но не уйдет. Откажется от минета, но никуда не денется. Не позовет на помощь, не ударит, не убежит - все это не то чтобы глупо, но не в ее силах. Юп вразвалочку бредет, и мирянин не уйдет.
За три года окучили население.
Первый период - шок. Второй - страх. Третьим наступала любовь. ("Чтоб когда-нибудь полюбили, для начала должны воспринять всерьез. Но серьезней всего относятся к тому, кто внушает страх", - мимолетные слова Ницше стали основой новой идеологии). Третьим наступала любовь. Пока не наступила. Для завершения требовалось двадцать лет, если мерить занудством официоза. Но оформленные знали, что нужно меньше.
Прошлой осенью они выполняли задание с намеком на плащ. Дали неделю. Спрашивалась концепция исторического развития. Нечто вроде Маркса, Ясперса, Шпенглера - философия такого пошиба считалась дешевой. Ее сдавали на куртку. Каждый обязан сесть и сложить кубики истории в согласии с заново отысканным смыслом. Если аргументация уступает классикам, экзамен пересдается. Восемьдесят щенков стали тойнби и ясперсами, данилевскими и леоньевыми, шпенглерами и гумилевыми, гегелями и марксами. А затем посмотрели вслед, высморкались, улыбнулись, пошли дальше. Любой из них превзошел этих взрослых людей. Потому что они - простые люди. И нет предела. Отсутствие предела легко осознается в семнадцать лет.
- Стоять, - спокойно и уверенно сказал Миша.
- У меня есть любимый человек, - призналась она. - Вы понимаете?
Уже на грани слез, это видно. Она знала, что с птенцами Фиолетовой Рыси спорить нельзя, а плакать можно хоть с кем. Гутэнтак рассмеялся почти по-доброму.
- Он мудачишка, твой парень, - ласково сказал он. - Хорошо, не хочешь баков - не надо. Шагаем отсюда.
Миша взял ее под руки, и они пошли.
Гутэнтак изучающе смотрел на ее ласковое лицо. Глаза, губы, чистая кожа. Наверняка студентка. Жаль, что девушка больше не улыбается. Впрочем, оформить бабу - это неприятная для них процедура...
Они отошли за невзрачные обрушенные ларьки.
Миша прижал девушку к темнокрасной стене, впился в губы. Руки расстегнули ей куртку. Юбка задралась вверх, ладони легли на бедра.
У нее останутся синяки, подумал Гутэнтак. Он смотрел на друга и блаженно щурился.
...В декабре темнеет рано, а заканчивается поздно.
- Получится, попробуй! - рявкнул просветленный Валентин Юдин.
Удар.
Кирпич рухнул расколотыми половинками.
- Теперь ты!
- У меня сломана рука.
- Тем более. О том, кто дерется раненым, слагают песни.
Удар. Адская боль и ничего.
- Представь, что бьешь не по кирпичу. Это форма, пустота. Учись видеть формы. Стань буддой. Представь, что бьешь по пустоте, которая за кирпичом. Давай сделаем проще...
Мастер Юдин поднял с пола спичечный коробок. Поставил под кирпич.
- Представь, что бьешь по этому коробку.
Гутэнтак ударил. Снова полное ничего.
- Наверное, ты лишен таланта, - вздохнул мастер Юдин.
Лишен таланта - страшное обвинение. Таких карали одним способом, страшно и навсегда. Изгнание в мир, а как же иначе?
...Мастер Клык сиял золотыми часами и белоснежной рубашкой. Мастер Клык был в черном костюме и в настроении.
- Биографию десяти немецких философов, - с ухмылкой попросил он. Наизусть.
- Пожалуйста, - белозубо улыбнулся Михаил Шаунов. - Все мы знаем Иммануила Канта, но я все-таки начну с Лейбница.
Клык поощрительно погладил свой галстук. На второй парте Ирина Гринева рисовала в тетради зеленого дракона, лампа в кабинете 2-05 жужжала по-прежнему. Шаунов рассказывал про несчастную любовь к Лу Саломе, миновав уже четвертого немца.
Дурацкое задание. Просто надо нагрузить память и понять, что немецкие философы тоже жили.
...Он вошел с опозданием. Ребята уже сидели по-тихому. Просветленный Александр Берн вывалил на пустую парту пять томиков Кастанеды.
- Это любопытное чтиво, - зевнул он. - Но не лучше ли один раз попробовать, чем всю жизнь читать? Жизнь интереснее литературы. Сегодня мы изучим дымок дона Хуана. У нашего министерства есть закрытые плантации на югах. Да какие плантации? У меня делянка в Сосняках. Если будете падать в обморок, то не бойтесь. Не стесняйтесь обоссаться или блевать, в данном случае это норма.
Двое воспитанников знающе усмехнулись. Пацанами они ездили на юг и шли сквозь пули через "линейку". Плантации охранял гвардейский резерв. Камуфляжные отстреливали местную молодежь, дурную и охочую до халявы. Чудаки лезли на свою смерть, но некоторые возвращались.
Тогда они счастливо миновали "линейку", но ошиблись в пропорции. Из нижнего мира ухнули дальше вниз. Там они видели лицо Дьявола. И блевали, конечно, и обоссались. Десять часов лежали немые и без движения. Местные крестьяне отхаживали их пощечинами, пробовали поить спиртом. К вечеру пареньки вернулись в себя. Название корешков не помнили. А вот лицо Дьявола на всю жизнь. Его нельзя описать. Но если видишь, то не спрашиваешь, кто это.
Два года их сознание улетало. Парни бродили по иным мирам, беседовали с их обитателями, были на Орионе. Потом что-то щелкнуло внутри, и вторая жизнь прекратилась. Зато сейчас они слушали с усмешкой: тертые калачи. Они не сильно уважали мастера Берна, но мастер Берн видел этих парней.
