Бернет - Черный гость
VI
"Вот приключение! - думал Росников, смеясь исподтишка в бороду своей маски и боязливо поглядывая на незнакомку, которая, не обращая на него никакого внимания, смотрела в противоположное стекло кареты. Со мною происходит теперь самая маскарадная, самая романическая авантюра! Я не только очутился в чужой шляпе я шубе, по еще в чужой карете! А хороша должна быть эта Долевская! И к тому же, надобно полагать, страшная чудиха, затейница и озорница! Я ведь не так прост, чтоб все это приписывать одному случаю; случай-то всегда был против меня; разве только теперь... Нет, нет! Тут есть своего рода расчетец, намеренье какоенибудь, какая-нибудь светская проделка, женская уловка, дамская хитрость..." - Как мне жарко! - произнесла чуть слышно незнакомка и, откинув шаль, начала развязывать ленточки своей маски,
"Интересно, интересно, дьявольски интересно!" бормотал про себя Иван Иванович, между тем как его сердце прыгало, словно заяц, от безмерного любопытства и нетерпения увидеть скорее лицо Долевской... Маска свалилась - у Росникова потемнело в главах, кровь замерла в жилах; он почти лишился чувств... Между тем экипаж остановился у подъезда; лакей отворил дверцы и откинул подножку. - Выходите же! - раздался опять недовольный голосок, вы сегодня просто ни на что не похожи! Уничтоженный Иван Иванович беспрекословно позволил лакею вытащить себя из кареты, машинально подал руку даме и побрел с нею по широким ступеням лестницы. Удар в колокольчик вызвал всех служителей со свечами и без свечей; окруженные ими, Долевская и Росников вступили в переднюю; там первая оставила на руках лакея свой плащ, а Иван Иванович чужую шляпу и шубу. Затем Долевская вошла в огромную залу; Иван Иванович бессознательно последовал за нею. Долевская сбросила с себя домино... О, какою прелестною явилась она в своем голубом шелковом платье! как роскошно выказался ее высокий стан! как обнаружились ее круглые, атласистые плечи! какими розами алели ее снежные щеки, согретые и раздраженные долгим прикосновением маски! Растерявшись еще более при виде таких несравненных прелестей, Иван Иванович собирался уже бежать, как Долевская, не обращая по-прежнему ни малейшего па него внимания, точно как будто вовсе не было его в зале, позвала служанку. - Проводи меня, Верочка, в спальную, - сказала она, - я так устала, что едва держусь на ногах. Когда Долевская и горничная вышли чрез боковые двери из залы, Иван Иванович бросил дикий взгляд на лакея, ожидавшего в передней, с разинутым ртом, приказаний. "Этот человек, - думал он. - принимает меня за своего барина, стало быть, Долевского нет дома. Чтоб избежать огласки, надобно мне отыскать другой выход и потихоньку юркнуть восвояси". С этою целью Иван Иванович пошел вдоль залы к противоположным дверям; служитель, в котором, по одутловатому лицу и пестрой жилетке, украшенной массивною цепочкою, не трудно было узнать камердинера, торопливо обогнал его со спетою и начал отворять пород ним одну за другою двери в смежные комнаты. Следуя за ним, Росников копал сначала в богато убранную гостиную, после в столовую и, наконец, в круглый кабинет, обставленный широкими диванами в турецком вкусе. Камердинер зажег стоявшую на столе бронзовую лампу, выдвинул боковой ящик из врезанного в стену шкафа и достал оттуда персидский халат, кашмировые туфли, пуховый шейный платок и шелковый, с радужными полосками по планшевому фону, колпак, подобный тем, какие носят неаполитанские рыбаки. Тщательно разложив все это на оттомане, спросил он Ивана Ивановича: "Угодно ли раздеваться?" Росников не хотел до такой степени искушать судьбу; он сделал на этот вопрос отрицательный знак головою, показав притом повелительным жестом на дверь. Догадливый камердинер, отвесив низкий поклон и пожелав покойной ночи представителю Долевского, отправился опять тою же дорогою, которою пришел. Иван Иванович долго слушал, как стихали мало-помалу в отдалении тяжелые и мерное шаги его.
VII
Только теперь, когда все умолкло и засыпающий дом погрузился в совершенную тишину, только теперь отважился Росников дать исход неистовой буре потрясенных чувств своих. "Аннунциата! - возопил он, размахнув трагически руками. -Аннунциата! Ты - Долевская! Великий боже, как не утратил я рассудка, убедясь в этой страшной истине! Как не одолела меня слепая ярость мщения при виде этих вечно памятных комнат, где назад тому четыре года был я желанным, милым гостем и где являюсь теперь робким и нечаянным пришлецом. Объясни же мне, непостижимая, каким образом очутился я подле тебя? Привела ли меня сюда странная воля жребия или твоя жестокая прихоть? Сочла ли ты меня в самом деле за твоего мужа или только, под видом ошибки, умышленно ввела в обитель роскоши бедного страдальца, желая показать ему весь блеск, всю неприкосновенность супружеского счастия, которым ты наслаждаешься? Ах, если все это заранее предначертано тобою - подумала ли ты, Анкунциата, как безжалостно разбиваешь преданное тебе сердце, и без того уже сокрушенное горем?" Увлеченный драматизмом своего положения и реторикою, Иван Иванович наговорил бы, конечно, гораздо более, если б легкий шорох в соседней комнате не заставил его вмиг прикусить язык и навострить уши. Через минуту дверь из библиотеки тихо отворилась; из нее вошла, или точнее сказать, вползла в кабинет, как кашка, босая девчонка лет четырнадцати, с огромною головою, широким носом, с хитрыми косыми глазами. - Барыня давно почивают, - прошептала она, таинственно подкравшись к Росникову, и, бросив на самого барина лукавый, воровской взгляд, обличающий какое-то, обоюдное условие, выползла из кабинета. Появление этой странной вестницы произвело в чувствах и мыслях Росникова невыразимую сумятицу, которую ближе всего можно сравнить, пользуясь старым уподоблением, с дикими и смешанными диссонансами настраиваемого оркестра. Но громче н явственна всех звуков, раздавалась в душа его тема: "барыня почивает!" "Что за непостижимый церемониал в этом доме! - думал он. - Извещают мужа, что жена его спит! Зачем этот лукавый взгляд и насмешливая таинственность косой девчонки?.. Мне кажется, что Долевская и эта босая Ирида очень хорошо знают, что я не Доловский. Нет, нет! Это мне так показалось. Чтоб не вышло из моего настоящего положения какого-нибудь скандала, я должен уйти отсюда без всякого шума и не подав о себе не малейшего подозрения прислуге... Я пойду к Аннунциате, расскажу ей, кто я, и тогда, с её помощью; выберусь из этого дома до возвращения Долевского. Только маска и костюм теперь уже не кстати. Странствуя в них по комнатам, можно наткнуться на лакея или на служанку: пожалуй, они содумают, что господин их помешался, и поднимут тревогу. Лучше представиться тем, за кого они меня принимают". Окончив эти размышления, Иван Иванович смело сорвал с себя личину и сунул ее в карман; потом надел сверх капуцина халат, напялил на носки сапогов туфли, завернул шею и бороду з платок и натянул на голову, до самого носа, неаполитанский колпак. В таком новом наряде вышел он тихонько из кабинета, оставя на столе непогашенную лампу и притворив за собою бережно дверь. И вот, увлеченный судьбою, герой наш проходит опять комнаты одну за другою и вступает, весь дрожа от робости, в темную залу. Здесь долго прислушивается он, не долетит ли до его ушей какой-нибудь шорох или шепот, не раздадутся ли где-нибудь человеческие шаги - в целом доме царствует мертвая тишина. Это ободряет лазутчика, и он, задерживая дыхание, пускается в длинный коридор, в котором исчезла Аннунциата. После многих закоулок и извилин, руководимый впотьмах памятью и усиленным соображением, он наконец ощупывает дверь. Тут повертывает он ручку замка и, будто тень, проскользает в теплую, ароматическую комнату.
