Ноэми Норд - По велению Ваала
Тайные соглядатаи не только следили за Парацельсом, но помогали выжить и даже спасали жизнь, охраняя от злоумышленников и врагов.
Так было на балу во дворце саксонского курфюрста, когда неприметный с виду монах, переодетый в домино, выбил из рук беззаботного мага бокал с ядом.
Колдуна подстерегала смерть на каждом шагу. Более других его ненавидели придворные лекари, чуя опасного конкурента.
Несколько раз его пыталась отравить принцесса Анна-Стефания, которую Парацельс вылечил от болезни Колумба, но стал при этом невольным свидетелем позорной болезни.
Братья доминиканцы, презирали колдуна, но спасали его. Мечтали, сжечь на костре, но вытаскивали из очередного дерьма.
Например, обожает Парацельс в повествованиях о странствиях с дрожью в голосе припомнить чудесное возвращение из подземных лабиринтов Силезии.
Знал бы недогадливый колдун, что смог перешагнуть опасную пропасть, благодаря не чуду – а псу, идущему по следу!
Нет, не на край пропасти оперлась его нога в кромешной темноте, а на макушку висящего над скалой упрямого монаха Гуэрино.
Верный брат, скрипя зубами, претерпел страшные мучения, когда Парацельс опробовал «спасительный бугорок» шипами альпийских сапог.
При этом сыщик не посмел выдать свое присутствие ни криком, ни стоном. И в то время как спасенный Парацельс, хваля демонов ада, отпаривал мозоли ног на солнышке, злосчастный сыщик, низвергнутый в ледяной поток, рвал одежду и плоть на острых камнях.
Вот кому следовало бы кричать на весь мир о чуде!
Но подвиг Гуэрино остался всего лишь кратким донесением, запротоколированным в отчетах по секретному наблюдению за магом.
А другой описанный Парацельсом случай якобы неминуемой гибели в Калахари?
Колдуна, засыпанного ползучими песками, снова спас вездесущий Гуэрино.
Это он, вовремя учуяв объект наблюдения под зыбучими песками, отрыл полумертвое тело и, взвалив на плечи, притащил к хижинам сабунаев.
Это его ангельская латынь запомнилась потерявшему сознание Парацельсу.
Но сам, Гуэрино, герой веры, едва живой, ради благородной миссии не стал просить помощи у дикарей, а лишь скромно поселился неподалеку на соседней скале.
Там в жестоком посте, питаясь одними пауками да слизнями, он полгода под палящими лучами наблюдал, как презренный маг, меняя опиум на алмазы, морочил голову дикарям.
Несчастный шпион, девственник телом и душой, с отвращением наблюдал, как Парацельс, женившись на дикарке и окрасив рожу сажей, прыгал нагишом у костра, вихляя бедрами на манер чернокожего шамана, а потом, упившись насмерть бродильным соком дерева пей-пей, блевал и сквернословил, совращая дикарей.
Одуряй, маг, головы прославленным ищейкам, ври, не догадываясь, что они знают тебя лучше, чем знаешь сам.
А Парацельс, вдохновленный молчанием инквизитора, продолжал:
– Маги тысячелетиями пытаются отыскать ключ к бессмертию. Но не знают, что подсказка лежит на виду. Древние оставили следы былого величия. Они просто не могли их не оставить, разбросав там и сям. За период бесконечного пребывания их в этом мире каждый жест повторен миллионное количество раз, и каждый человеческий след на земле, многократно утоптан самим собой и своим подобием. Человеку остается только не пропустить знаки прошлого и расшифровать их значение. Они печать и ключ Соломона. Они суть Каббалы и завещание Торы.
– Каббалы? Ты все-таки произнес это слово! Твое счастье, маг, что некоторые из сподвижников Святой Конгрегации не слышат твоих речей.
– Это и твое счастье, великий инквизитор. Ведь ты в душе антипапа?
– Молчи.
– Я вижу тебя насквозь. Не случайно уколол в болевую точку. Признайся, доминиканец, что за мельчайшее подозрение в измене, ты взойдешь на тот же костер, что приготовишь для меня.
– Ты ошибаешься, прибегнув к шантажу.
– Я вижу тебя насквозь. Ты всеми силами пытаешься доказать приверженность ордену, лишь бы никто не заподозрил истинных планов. Твой пыл неудержим. Страх смиряет желания и парализует волю. Я заметил скованность твоих поз и сдержанность речей.
– Мне некого бояться.
– Знаю. Ты любимчик Караффы. Его правая рука. Но сердцем ты уже предчувствуешь свой крах. Власть ускользает от тебя. Ты смертельно болен. Ты заражен.
– Молчи!
– Чтоб удержать власть, дай толпам хлеба и зрелищ. Поэтому, чем меньше хлеба в стране, тем выше костры, инквизиции.
– Аутодафе иным гражданам заменят корку хлеба на завтрак.
– Так царствуй же, религия костра! Народ аплодирует тиранам. Ты устрашаешь пришедших к власти пап необузданной жестокостью к оппонентам. Они, парализованные страхом, позволяют тебе еще большие неистовства. Но круг ужаса набрал изрядное количество оборотов. Еще немного – и машина развалится. Ты тоже об этом знаешь. Но также знай, что сделать тебя истинным тираном и даровать бессмертие смогу лишь я.
– Не ты. Лишь то, что добудешь по моему заданию.
– Ты снова об эликсире бессмертия?
– Да, Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенхайм, отвечай, как на духу: готов ли ты, служа святой инквизиции и получив необходимое снаряжение, сей же час отправиться в экспедицию, скажем так: за недостающим компонентом?
– Ты знаешь, чем смутить душу мага. Столько лет я ищу артефакты, посредством которых чародеи на протяжении веков творили чудеса: возносили предметы и людей в воздух, призывали духов, несущих мор и град, могли пробуждать вулканы и успокаивать ураганы. Также в поле нашего внимания талисманы, неистовая сила которых служит защитой от стрел и других заклинаний. Героический эпос Эллады донес до наших дней правду о всевозможных чудовищах, населявших землю во времена всемогущих чудодеев, называемых богами. Но богом или человеком был Зевс Громовержец, хозяин огненных стрел? Или волшебница Цирцея, превратившая своих возлюбленных в свиней? Богами они были или сатанинскими подобиями, достойными костра?
– Итак, ты готов к путешествию?
– Позволь мне поговорить с женой.
5. Что ты натворила!
– Клементина! Душа моя! – Парацельс обнял жену.
Она молчала, выглядела ужасно, ее взгляд оцепенел, руки безвольно висели.
– Клементина! Что сделали с тобой?
О в ужасе схватился за голову.
– Проговорилась, милая, выдала нашу тайну? Хотя, о чем я говорю? Ни мужественные рыцари, ни могущественные маги, успевшие наложить печать молчания на уста, не смогли бы выдержать пыток доминиканских псов.
Он расцеловал ее холодные пальцы.
– Проклятые мздоимцы! Бульдоги тиранов! Что сделали с тобой? Покажи ножки. Целы, родимые! Но ты изменилась. Потеряла рассудок? Говори, не молчи! Да посмотри же на меня! Скажи, язык тебе не вырезали? Молчишь, в глаза не смотришь.
Супруга закрыла глаза. Парацельс заметил, как сквозь ресницы выступили слезы.
– Отвечай! Пытали тебя? Рвали на дыбе? Терзали? Верна ты мне? Или? Не может быть! Неужели отдалась змею-искусителю?
– Позволь, я уйду, – сказала Клементина, вырывая руку. – Меня пытали, да, но не слишком жестоко.
– Не слишком жестоко? Что за пытка такая? Наверно, не слишком неприятная?
– Тебе об этом лучше не знать.
– Тогда легко догадаться, какого рода было испытание… Молчишь? Я убью этого длинноносого Навуходоносора! Отрежу уши! Насажу его на вертел! Я заколю каждого, кто дерзнет разлучить нас с тобой! О, где моя шпага?
– Ее у тебя на входе отобрали, милый.
– Милый? Я снова милый для тебя? О, дорогая! Завтра же о похищении супруги, об этом недоразумении, каверзе века, доложу Папе, и уж поверь, что разбойнику с большой дороги не поздоровится. Да, я потребую, чтоб у змея в сутане вырвали члены, раздавили прессом яички, а еще пусть вставят в анал его же дьявольский расширитель! Будь он проклят! Но я отомщу! Сумею. Да. Имя Парацельса известно не только в Ватикане, но и в Преисподней. Веришь мне?
– Верю, милый!
– Наконец-то я тебя разговорил! Снял немую печать с губ. Покажи руки. На них следы веревки. Возьми этот пузырек, в нем бегберская мазь. Дай смажу сам. О, бедные шаловливые ручки! Обрабатывай каждый день ссадины, дорогая. Обязательно. А что с ухом? О, боже! Он драл тебя за уши? Негодяй! Негодяй!
– Ерунда. Со мной все в порядке.
– Все в порядке? Проклятые псы посмели прикоснуться к моей лучшей ученице? К совершеннейшей из женщин! К богине! К наимудрейшей Гере! А ты говоришь, что все в порядке? Клянусь, монахи ответят. Что ж ты молчишь, что скрываешь? Ведь я не инквизитор! Рассказывай, иначе я распалюсь от ревности и сам не знаю что натворю.
– Я видела, как пытают других. Женщин, девочек, младенцев на глазах матерей. Главный инквизитор показал крючки для снятия кожи. А потом при мне одну женщину заживо анатомировали и бросили умирать на крюке. Она не кричала, и только сало на боках и животе вздрагивало, и вздрагивало. В чем была ее вина, откуда она, чья?
