Энн Брашерс - Здесь и сейчас
Меня приглашает на танец Эдриан Понд. Берет меня за талию. Он высокого роста и довольно красивый, о нем у меня нет никаких мучительных воспоминаний, ничего такого из прежней жизни. Мелодия звучит медленнее, и Эдриан придвигается ко мне ближе. Ухом ощущаю его теплое дыхание.
Хочу хоть что-то почувствовать. И действительно чувствую. Но лишь в негативном смысле: хочу, очень хочу оказаться там, где ничего этого нет, где вообще ничего нет. Господи, как мне сейчас одиноко!
Прижимаюсь щекой к плечу Эдриана. Огни над столиками расплываются, и я закрываю глаза. Но мне нельзя делать этого, ни в коем случае, никогда. В голове возникает образ человека, о котором не следует думать в такие минуты.
Через несколько секунд я сдаюсь. Представляю, что это его щека касается моих волос. Его руки обнимают меня за талию. Да, это он обнимает меня, он умеет обнимать девушку. Я мысленно поднимаю голову и заглядываю ему в глаза, которые знают, как надо смотреть на девушку, он испытующе смотрит на меня, словно хочет, чтобы я рассказала ему все-все, и он все поймет.
Это нехорошо, я понимаю, но танец, медленный и изящный, я довожу с ним до конца. В воображении, разумеется, потому что только там такое может случиться.
Глава 3
— Эй, мартышка. Что с тобой?
Я не смотрю на него. Пытаюсь приделать к очкам отскочившую дужку. А у самой щеки так и пылают. Страшно поднять на него глаза, он сразу все увидит.
Он толкает мою ногу под партой. Я делаю вид, будто внимательно читаю, что́ написано в тетради.
Мистер Фазанелли отворачивается от доски, где только что писал формулы какого-то длинного уравнения.
Украдкой бросаю взгляд на руку Итана, на его колено. В лицо смотреть боюсь. Проклятые мысли сами лезут в голову. Нельзя позволять себе так думать о нем.
Он листает тетрадку, что-то ищет. Мистер Фазанелли снова поворачивается к доске, и Итан пододвигает тетрадку мне.
На странице незаконченная игра в «виселицу», мы начали играть еще на прошлой неделе. Голова и туловище уже висят.
Не поднимая головы, пишу букву «и» и двигаю тетрадь обратно. Итан пририсовывает к голове второй подбородок.
Пишу букву «к».
— Ты что, Прен, хочешь весь алфавит перечислить по порядку? — шепчет он. И пририсовывает к туловищу соски.
Наконец ему удается поймать мой взгляд. Я слишком долго не отвожу взгляда и вижу в его глазах все вопросы, которых старательно избегала: «Что с тобой сегодня? Что-нибудь случилось? Почему ты на меня не смотришь?»
Я быстро хватаю тетрадку и пишу: «В этом слове вообще есть буквы?»
— А ты попробуй следующую…
Я вскидываю голову. Мистер Фазанелли стоит рядом и смотрит на меня. Потом переводит взгляд на толстого повешенного. Потом снова на меня.
Гляжу на уравнение. Встаю и тащусь к доске.
Чувствую на спине взгляд Итана. А также взгляд сидящего сзади Джеффри. К счастью, звонит звонок, избавляя меня от длительной пытки уравнением.
Итан как ни в чем не бывало встает, еще и улыбается, и мы выходим из класса.
Он показывает мне раскрытую тетрадку. Пока я страдала у доски, уши повешенного обросли волосами.
— Червоточина.
Я недоуменно гляжу на него.
— Слово такое, понимаешь? — Итан тычет в тетрадку пальцем. — С буквами.
— А-а… Ну да.
— Начинать нужно всегда с гласных, дружок.
— Спасибо за подсказку.
Мы выходим на лестницу, колодцем спускающуюся вниз. Джеффри тоже тут как тут.
— Можно я поговорю с Пренной, всего минутку, — говорит он, догоняя нас, пока мы не растворились в хаосе кафетерия.
Итан бросает быстрый взгляд на меня:
— Об этом нужно спросить у Пренны, как ты считаешь?
— Наедине, без свидетелей. — Джеффри ведет меня к окну. — Ты должна вести себя осторожней, — предупреждает он.
Я гляжу на Итана: его уже окружила компания друзей по футбольной команде. Когда он не смотрит на меня, мне становится очень одиноко. Меня саму это удивляет. Когда я чувствую это одиночество.
— Ты меня слышишь?
— Слышу. А что, я стараюсь.
— Я говорю про Итана.
Я провожаю его до дверей, выходящих на аллею. Вдоль дорожки растут вишни, сейчас ветки их сплошь покрыты цветами, лепестки опадают, словно идет розовый дождь.
— Мы с ним просто дружим.
Ловлю себя на мысли, что не хочется произносить имя Итана вслух.
— А он это понимает?
— Да, думаю, понимает, что мы просто друзья.
С Джеффри легко прикидываться дурочкой, потому что он никогда не смотрит мне в глаза. Он снимает очки и протирает стекла краем рубашки.
— И он понимает, что тут нет ничего больше?
— Мы не говорим на эту тему. И я не стану говорить с ним об этом.
— Ну, раз так, я тебе верю. Просто хочу сказать, а вдруг он смотрит на все иначе.
— Ничего, я умею держать себя в руках. — Я прибавляю шагу. — Нам ведь разрешают заводить друзей, ты же сам знаешь. Даже полагается заводить друзей. Мы должны слиться с остальными, быть как все.
— Но нам не положено заводить друзей, которые смотрят на нас такими глазами.
Я останавливаюсь. Гляжу на лепестки, лежащие на тротуаре под ногами, плавающие в лужах после вчерашнего дождя. Сжимаю свои книжки так крепко, что ладони становятся влажными.
Вижу, что Джеффри явно не в своей тарелке. Сам не знает, о чем говорит.
— Прен, пойми, я просто не хочу, чтобы ты…
— Понимаю.
— Я не хочу, чтобы тебя…
— Понимаю.
Он оглядывается по сторонам, убеждается, что поблизости никого нет.
— Понимаешь, если эти люди, хоть кто-нибудь из них, узнают про нас правду… какими бы миленькими, какими бы надежными они ни казались… они тебя уничтожат… всех нас уничтожат.
Сколько раз я уже это слышала?
— Понимаю, — сурово отвечаю я.
— Будешь вести себя осторожней?
— Я так и делаю.
* * *Вечером, когда еще совсем не поздно, слышу, как хлопает входная дверь. Вернулась мама, наверное, принесла поесть.
Заканчиваю задание по физике и спускаюсь вниз.
В сумке на кухонном столе курица, печенье, салат из капусты с майонезом. Достаю две тарелки и вилки с ножами.
— Ешь, что хочешь, сама! — кричит мама из коридора, где перебирает почту. — Мне нужно кое-что закончить, подтвердить завтрашние вызовы. Поем позже.
Оставляю на столе пустые тарелки. Есть, конечно, хочется, но лучше я подожду.
Большинство девчонок моего возраста не любят обедать с родителями, а вот я наоборот. Я всегда стараюсь устроить все так, чтобы было хоть немного похоже на семейный обед. А когда мама увиливает по разным причинам, мне хочется этого еще больше. Думаю, человек так уж устроен: любит бунтовать по любому поводу.
Вот папа всегда придавал огромное значение накрытому столу. Он говорил, что семейный обед — это становой хребет цивилизации, и в прежней жизни мы каждый вечер садились за стол вместе, сначала впятером, потом вчетвером, потом втроем, а тем временем мир кругом летел в тартарары. Так что становой хребет — это, конечно, да, но держал он уже что-то не очень.
У меня было двое младших братьев, и они один за другим в течение двух месяцев умерли во время третьей эпидемии лихорадки Денге, которая стала известна под названием чумы крови. Это случилось за год до того, как мы явились сюда. Один из множества фактов, истинность которых не подлежит сомнению. Мне кажется, как-то неправильно этот опыт описывать обычными фразами, построенными из обычных слов. Его нужно обозначить только одним словом. «Событие». Кучка обыкновенных букв, которым нет никакого дела ни до тебя, ни до твоих братьев. Похоже, это слово будет следующим в нашей игре в «виселицу».
Почти невозможно представить, чтобы такое вот «событие» случилось в мире, где мы живем сейчас.
Отец, которого мы звали Паппи, эпидемию пережил. Я думала, что он отправится вместе с нами, но он исчез в ночь перед самым нашим переходом.
— Он решил остаться, — сказала мама таким тоном, будто речь шла о том, что Паппи струсил или что его остановила какая-то необходимость. Но я знаю, все было не так. И больше на эту тему с мамой не заговариваю. Не могу вынести выражения ее лица. Поступок Паппи и ей принес много горя.
Через кухонную дверь выхожу на террасу. Опершись на перила, я гляжу на закат. Ищу глазами тоненький серпик месяца.
Обожаю это время суток. И это время года тоже, когда оживает наш дворик, распускаются большие белоснежные цветы кизила и бледно-желтые нарциссы, которые я сажала сама. Чувствую запах цветущей вербены, доносящийся от кустов, высаженных вдоль гаража.
Я прожила здесь уже четыре года и все никак не могу привыкнуть к этой красоте. Поначалу все казалось мне странным, даже раздражало, я не понимала, как можно получать удовольствие от этих звуков, красок, запахов, изумлялась, глядя на белочек, птичек и бурундучков, а самое главное, не давало покоя сознание, что можно целый день спокойно гулять, дышать свежим воздухом. Теперь уже я понимаю. И каждый божий день наслаждаюсь этим.
