Константин Брендючков - Последний ангел
— Ну уж это — из рук вон! Фада — дитя далекой звезды! — взметнулся с кровати и Олег Петрович. Он вырвал из рук Афины сапожок, поднял другой и забросил их на шкаф.
— Никуда ты не пойдешь, пока не выслушаешь меня…
— Этим меня не удержишь, босиком по снегу уйду.
В пылу перебранки Олег Петрович вел себя, как всякий на его месте, но вспомнил наконец, что может укротить Афину иначе, и, когда она рванулась к двери, сказал тихо, но с нажимом:
— Афина, стой!
И она остановилась, недоуменно поднеся руки к лицу.
— Возьми из-под кровати тапочки, надень, сядь у стола и помолчи, пока я приведу себя в порядок.
Он оделся, сходил умыться, налил и поставил на плиту чайник, а притихшая Афина Павловна послушно сидела и ждала, все это было сделано им, чтобы собраться с мыслями и окончательно успокоиться, да и Афине дать остыть.
— Приди в себя, глупышка, — сказал он, вернувшись в спальню, поцеловал Афину и сел рядом. — Сейчас я тебе все объясню.
— Не подлизывайся, пожалуйста, — ответила она, приходя в себя.
— А зачем мне врать, Афина? Люся и была-то здесь всего один раз, да и то без меня, когда я был на ГРЭС.
— А кто эта, «дитя далекой звезды»? Циркачка какая-нибудь?
— Да вот же она перед тобой! — сказал Олег Петрович и снял с ангела колпак.
— Этот урод! А откуда я знаю, что она — Фада?
— Ну, если тебе в городском адресном бюро найдут хоть одну Фаду, я… куплю тебе автомобиль.
— Положим, там и Фина вряд ли значится, а ведь ты меня называешь так. Она, может быть, Фекла, на самом-то деле. — Афина Павловна повертела в руках статуэтку и вдруг чисто по-женски выпалила и попала в точку: — А ведь она рыжая!
— Не все ли равно?
— Рыжая, рыжая! А почему она — дитя звезды?
— Это ее тайна, Фина, так мне приснилось!
— Ну так вот что: не было чтобы при мне здесь этой девки! Куда хочешь девай, не потерплю, чтобы она тут подглядывала!
— Афина, ведь я ее и без того под колпак спрятал.
— А она и из-под колпака тебе снится! Я давно поняла, что тут что-то неспроста, не зря ты свою Фаду не просто под колпак поставил, но снабдил еще и механизмом. Но я в ее тайну не лезу, пусть и она в мою не суется. Еще раз увижу ее тут, крылья отпилю, так и знай.
— Будь по-твоему, уберу.
— Ладно, пора завтракать, чайник, слышишь, кипит вовсю…
Уходя из дому, Олег Петрович сунул ангела в портфель, а потом положил в сейф и вечером перенес в отделение для запчастей компьютера, куда еще до этого поместил каску, чтобы не таскать ее каждый раз туда и обратно. Во избежание ненужного любопытства, он не поленился врезать в дверцу замок. Гася свет, он увидел в окне серп месяца. Он знал, конечно, что окно компьютерного помещения выходит на ту же сторону, что и окна его квартиры, а теперь нашел, что это кстати: «Тут и буду встречать полнолуние, здесь и Афина не помешает, а то я давненько не грезил при Луне, — и тут же посетовал: — Ведь вот, вложила же Фада в программу импульсатора какие-то сведения о Комбинаторе, почему они не выплывают? А сколько я труда и времени вложил в него, даже голову обрил для лучшего контакта, не пожалел!»
Афина, увидев его бритую голову, ужаснулась: «Какая шевелюра была! Что из того, что волосы седые, они же у тебя были совсем, как у Эйнштейна».
23
Красочный плакат «Алгоритм изобретения», вывешенный на почерневшем от долгой службы щите за проходной, вряд ли бы возбудил особый интерес, если бы ниже названия лекции не стояла фамилия Прохорова — лучшего фрезеровщика инструментального цеха, прозванного вторым Сугробиным за его «ушибленность» новаторством: Его хорошо знали на заводе, и потому под вечер к рабочему клубу потянулось по аллейке довольно много любопытных. Направился туда, конечно, и Олег Петрович.
В лекционном зале Олег Петрович увидел почти всех своих конструкторов, пришел кое-кто из заводоуправления, и, больше всего оказалось рабочих. Послушать было что. Хитроумный фрезеровщик по путевке областного ВОИР побывал, оказывается, во время своего отпуска в одной из школ изобретателей в соседней области, и, вернувшись, получил направление в свой клуб по путевке общества «Знание».
Прохоров говорил интересно, содержательно, толково, а потом дельно отвечал на многие вопросы, из которых Олегу Петровичу запомнился один, оцененный им как стратегический.
— Скажите, Виталий Николаевич, в чем, по-вашему, основная сущность школы, с которой вы нас познакомили?
— А ведь я и сам задумывался над этим. Когда я поступал на завод, зашел как-то раз в обед в нашу библиотеку «Крокодил» посмотреть, а подвернулся под руку «Бюллетень изобретений». Полистал и заинтересовался… Ну это не к делу, а суть в том, что был «Бюллетень» тогда тощенький, а выходил, помнится, раз в месяц. А нынче он сильно потолстел, и выпускают его чаще. Вот и смекайте, с чего бы это?
— А вы-то сами как полагаете?
— Как взглянуть! Можно порадоваться: растет, мол, культурный уровень масс, очень хорошо это. Только есть тут одна заковыка: в корень взглянешь если, так, может, и не все так оборачивается. Мелочи больно много стало в «Бюллетене»-то. Вот и получается: то ли у нас изобретать научились, то ли экспертов наловчились по кривой объезжать. Тут особое нутро надо иметь, с этим родиться нужно. А писать пробивные заявки научить можно всякого. А школа? Школа учит поиску целенаправленному, логике, ухватистости мысли…
Олег Петрович тоже не удержался от вопроса:
— Виталий Николаевич! Вот побывали вы в такой специальной и интересной школе, есть у вас склонность и способности в технике, а почему бы вам в институт не поступить? Правда, вопрос не по существу доклада…
— Верно, не по существу он! Не стоит людей задерживать, лучше потом скажу, коль надо.
И не обманул. Подождал на выходе из клуба Олега Петровича, окликнул и заговорил первым:
— Вы меня, извиняюсь, с подковыркой спросили или как?
— Какая тут может быть подковырка?
— Да встречаются иногда среди вашего брата любители одернуть рабочего.
— В мыслях не держал.
Прохоров откашлялся, поправил воротник пальто.
— Тогда скажите-ка мне, сколько вам платят на вашей должности, если не секрет?
— Ну, двести пятьдесят, а что?
— А то, что на своем фрезерном я худо-бедно эти две с половиной сотни наскоблю. А после института мне ваш оклад не дадут. Нет, хорошо, если сто двадцать наскребут на первых-то порах.
— Работа работе — рознь, кому что нравится, — не выдержал Олег Петрович.
— Верно! Так мне и моя работа не противна. К тому же и то надо понять, что у станка от меня — польза явная. А как же! Что ни смена, то и продукция, ее видно сразу, ее пощупать можно, она весома. А в институте из меня еще не известно что получится…
