Джон Варли - Тысячелетие
--Не надо было мне этого говорить.
--Но ты сказал.-- Она вздохнула и отвела взгляд.-- Я, наверное, слишком уж сильно тебя отчитала.
--Я сам напросился.
--Сегодня был трудный день.
Луиза посмотрела на вторую порцию виски и заглотнула ее залпом. Я последовал ее примеру, надеясь, что она не переоценивает своих сил. Мало радости, если она надрызгается в стельку.
--Сколько тебе лет?-- спросила она.
--А ты не любишь околичностей.
--Это экономит время.
--Мне сорок четыре.
--Бог ты мой!-- сказала она.-- Так ты волновался, не слишком ли я молода для тебя? Ты над этим ломал голову?
--Отчасти.
--Мне тридцать три. Тебе полегчало?
--Да. Я думал, тебе двадцать шесть.
Я слегка покривил душой. С первого взгляда я дал ей много меньше, потом-- чуть больше. В среднем получалось двадцать шесть.
--Мне хотелось бы стереть последние несколько минут и начать все с начала,-- сказал я ей.
--Я не против.-- Она прикурила одну сигарету от другой. Это единственное, что мне в ней не нравилось, но нельзя иметь все сразу.
--Ты не ошиблась насчет меня.-- Признание далось мне, вопреки ожиданиям, довольно легко.-- Я одинок и подавлен. По крайней мере был. После встречи с тобой я чувствую себя гораздо лучше.
--Несмотря на кофе на коленях?
--Я имею в виду позже, на эскалаторе.
Она наклонилась над столом и коснулась моей руки.
--Я знаю, что ты имеешь в виду. Ненавижу аэропорты в чужих городах. Чувствуешь себя таким безликим и потерянным в толпе.
--Особенно в это время года.
--Да, верно. Все такие озабоченные. У выхода куда приятнее-- там люди встречаются, радуются друг другу. А в зале ожидания я работать не люблю. Все спешат, все нервничают, и с компьютерами вечные накладки. То заказ на билеты куда-то запропастился, то еще что-нибудь... Да ты и сам знаешь.
Я похолодел. А что если она все-таки репортер?
--Когда меня послали из кассы в ангар, я почти обрадовалась, представляешь? То есть после того, конечно, как мне пообещали, что там не будет трупов.
Я молчал. Если она хочет кровожадных подробностей, самое время перейти к расспросам.
--Но мы ведь условились не говорить о работе,-- сказала она.-Мне только хотелось бы понять, почему у человека, которому всего сорок четыре, такое грустное лицо.
--Я лепил его понемножку долгие годы. Но тебе это вряд ли будет интересно.
Именно об этом мы и проговорили до самого ужина: о моей жизни и тяжелых временах. Я пытался остановиться, но тщетно. Слава Богу, я хоть не плакался ей в жилетку, но что именно я плел после энного бокала, помню довольно смутно. Помню только, что о подробностях своей работы не распространялся, так что в каком-то смысле наш договор остался в силе. В основном я рассказывал ей о том, что работа делает со мной. И еще о том, как закончилась моя семейная жизнь. Как я просыпаюсь от страха перед падением с высоты. Как пробираюсь во сне по длинному темному туннелю, полному огненных вспышек.
Виски пошло нам на пользу. Когда официант принес еду, мы выхлестали уже Бог знает сколько порций, и я чувствовал себя на редкость легко и раскованно. Излив то, что годами копилось в душе, ощущаешь восхитительное облегчение.
Но увидев поставленные перед нами тарелки, я вдруг сообразил, что наш разговор был по сути монологом. Луиза участвовала в нем лишь парой внимательных ушей и таким же количеством сочувственных реплик.
--А тебе твоя работа нравится?-- спросил я. Она рассмеялась. Я поймал ее взгляд и не заметил в нем упрека.--Слушай, извини. Я, наверное, надоел тебе своей болтовней.
--Лучше ешь давай, а то остынет. Ты мне не надоел. Я же говорила: мне показалось, что тебе нужен друг.
--Ты говорила, тебе он тоже нужен. Боюсь, я не оправдал твоих ожиданий.
--Тебе необходимо было выговориться, и я польщена, что твой выбор пал на меня. Наверное, причиной тому послужило мое честное лицо или еще что-нибудь.
--Или еще что-нибудь.
Я почти забыл уже, как хорошо быть в ладу с самим собой, и я был ей благодарен. Пытаясь исправить свою оплошность, я попросил ее рассказать о себе, и она рассказала немного, пока мы ели.
Отец у нее-- денежный мешок. Она закончила художественный колледж где-то на востоке Штатов. В юности ей и в голову не приходило, что когда-нибудь придется зарабатывать себе на жизнь. Она вышла замуж за хорошего парня, который впоследствии оказался не таким уж хорошим. Она оставила его и попыталась добиться чего-нибудь своими силами. Но не получилось.
Как я понял, художника из нее не вышло. Она пришла в ужас, увидев, как трудно самой себя обеспечить, но к отцу возвращаться не захотела. Время от времени он шлет ей подарки, вроде той машины на улице, от которых у нее не хватает силы воли отказаться.
Она рассказывала свою историю бегло и без запинок и закончила перед десертом. На каждый мой вопрос ответ выдавался мгновенно. Это было поистине поразительно, потому что где-то на середине рассказа я поймал себя на том, что не верю ни единому ее слову.
И знаете что? Мне было все равно. К тому времени я словил приятнейший кайф-- не напился, а просто блаженствовал. Луиза не отставала от меня ни на глоток, но, насколько я мог судить, была совершенно трезвой.
--Ты умеешь летать?-- спросил я ее.
Она посмотрела удивленно, потом подозрительно.
--Что ты имеешь в виду?
--Не знаю. Я просто подумал, что умеешь.
--Мне приходилось водить небольшие самолеты.
--Я так и думал.
К десерту она почти не притронулась. Как я теперь вспоминаю, она вообще не притронулась к ужину, хотя еда была отменная. И беспрерывно смолила. Выкурила одну пачку и сразу вскрыла другую.
Я понемногу начал задумываться о предстоящей поездке в той бомбе на колесах. И еще я старался понять, почему Луиза лгала мне. Не спрашивайте меня, откуда я знал, что она лжет. Знал, и все.
--Пора домой. Подбросишь меня?-- спросил я ее.
--До седьмого неба? Вряд ли это кому под силу, Билл. Я попытаюсь.
У нее получилось. Возможно, она заметила мой ужас по пути в ресторан, потому что ехала значительно медленнее.
Затем меня выкинули у отеля, словно студента-приготовишку у общежития. Мне было смешно и чуточку обидно, но я решил не форсировать события. В любом случае я рассчитывал увидеться с ней завтра.
Блаженный туман улетучился из головы, едва я захлопнул за собою дверь. Я снова был в чужом гостиничном номере, далеко от дома, один. Мне захотелось выпить; я понимал, что от этого станет еще хуже,-- и мне захотелось еще сильнее. Я позвонил в бар и, проявив несвойственную мне силу воли, положил трубку, не дожидаясь ответа. Потом раздвинул шторы, посмотрел на городские огни и сел у окна.
Я, наверное, так и заснул бы в кресле, если бы не стук в дверь. Открывать мне было неохота. Это наверняка Том или еще кто-нибудь с неотложным вопросом, решать который я был не в настроении.
