Пол Андерсон - Миры Пола Андерсона. Т. 14. Терранская Империя
А ифриане развернули на плато партизанскую войну. Гораздо меньше подверженные действию местных токсинов, они оставались в полном здравии, и их не обременяли скафандры, респираторы, дыхательные повязки, которые судорожно натягивали на себя люди. Им, крылатым, не нужны были летательные машины, которые радары, гравары и магнитоскопы могли засечь за несколько километров. Зато они могли выскочить из какого-нибудь укрытия, полить огнем и металлом колонну на марше, забросать гранатами вездеход, прошить очередью скиммер — и уйти, не дожидаясь ответа.
Но и у них случались потери.
— Хай-я-я! — завопил Драун из Высокого Неба, кидаясь в солнечном блеске вниз с утеса. Внизу, по дну сухого оврага, ползла колонна терран, возвращаясь на базу с брошенной стройплощадки. Пыль, окутавшая каждого, делала их еще более безликими, чем истрепанная военная форма. Их сопровождало несколько броневиков и несколько самолетов. Грависани везли штабель тел, быстро превращающихся в мумии.
— Попутного вам адского ветерка! — В руках у Драуна застучал автомат. Отдача нарушала его равновесие в диких завихрениях нагретого воздуха. Он радовался тому, что его крылья так крепки и искусны.
Ифриане бросались вниз следом за ним, стреляли и взмывали снова. Люди падали, словно мешки. Поднявшись за пределы их огня, Драун увидел, что уцелевшие строятся в каре, укрепленное броневиками и артиллерией, прикрытое сверху самолетами. «Все-таки в храбрости им не откажешь, — подумал он. — Не оставить ли их в покое? Но ведь так и было задумано — дождаться, когда они сомкнут ряды, и потом бросить в середину торденитовую бомбу».
— За мной!
Снова вниз — трещат выстрелы, сверкают лучи, и вдруг такой знакомый жалобный крик за спиной. Драун притормозил, обернулся — его старший сын Ниесслан, надежда рода, падал по спирали вниз с полу оторванным крылом. Отряд пронесся мимо.
— Я иду, мой мальчик! — Драун скользнул вслед за сыном. Ниесслан лежал без чувств. Его кровь обагрила пыль. Вторая атака ифриан провалилась — их смяли, прежде чем они успели приблизиться к каре. Помня приказ избегать лишних потерь, они поднялись вверх и пропали из виду. К Драуну двинулся взвод. Он встал над Ниессланом и стрелял, пока мог.
— Уничтожить все, что у них еще осталось на орбите, — приказал Кахаль. — Нам нужна свобода для прохода наших транспортов.
— Хр-р-м, — прочистил горло его начальник штаба, — известно ли адмиралу, что вражеские корабли…
— Да. Они идут к планете. Ясно как день, что все, кто может сесть, постараются это сделать. Остальные будут их прикрывать.
— Может быть, организовать заграждение?
— Нечем. Расправа с этими фортами опустошит наши арсеналы. Первый наш долг — вытащить своих людей из той мясорубки, в которую мы… их послали. — Кахаль втянулся. — Если можно будет выделить какие-то крохи из боя на орбите — пусть тогда займутся авалонцами, но очень экономно расходуют боеприпасы и полагаются в основном на лучевое оружие. Не думаю, чтобы им удалось много сбить. Остальных придется пропустить — возможно, себе на беду. — Он осклабился. — Как вечно твердил нам в Академии старый профессор By Тай — помнишь, Джим? «Лучшее, что может лежать в основе решения, — это наша оценка вероятностей».
Тропические штормы Авалона более свирепы, чем может вообразить себе житель планеты с более низким облучением и не таким быстрым вращением. Отправка тяжелобольных была отложена на сутки. Кроме угрозы потерять транспорт, следовало опасаться и того, что такой ливень убьет кое-кого из пациентов еще по дороге от барака до трапа.
Более или менее здоровые, прибывшие позднее, занялись постройкой дамб. Радио, треща от атмосферных помех, сообщало, что по всем оврагам несутся потоки.
Ничто из этого не волновало Рошфора. Он находился где-то посредине: слишком слаб для работы, но недостаточно болен для немедленной отправки. Он сидел, съежившись, на стуле среди сотни таких же, как он, в душном вонючем бункере, боролся с ознобом и тошнотой, накатывавшими на него волнами, и вспоминал порой смутно Табиту Фолкейн, а порой — Ахмеда Насутьона, умершего три дня назад.
Авалонские корабли, сумевшие прорваться сквозь строй, садились на Экватории, и офицеры гражданской обороны распределяли их по местам.
Шторм наконец отбушевал. С разорванной имперской базы поднялись первые корабли — боевые, прокладывавшие путь для наскоро организованных госпиталей в воздухе. К ним присоединились истребители с орбиты.
Тогда наземная и воздушная техника Авалона открыла перекрестный огонь. В битву вступили космические корабли колонистов.
Дэниел Холм сидел перед сканнером, передававшим его слова и изображение на самые мощные передатчики планеты и дальше, где его непременно должны были услышать:
— …Мы загородили им путь к отступлению. Вы не сможете разгромить нас так быстро, чтобы успеть спасти, по нашим оценкам, четверть миллиона человек. Даже и без нашего сопротивления половина из них не доживет до начала лечения. И мне не хочется говорить, насколько необратимы могут быть повреждения внутренних органов, нервов и мозга, не поддающиеся регенерации.
Но мы можем их спасти. Мы, авалонцы. У нас все подготовлено. Койки, персонал, диагностическое оборудование, коллодирующие препараты, восстановительные процедуры. Будем приветствовать ваши инспекционные комиссии и ваших медиков. Мы не желаем играть живыми людьми, как пешками. В ту же минуту, как вы согласитесь возобновить перемирие и отвести свой флот достаточно далеко, чтобы мы могли заранее подготовиться к атаке, — в ту же минуту наши спасательные команды вылетят в Скорпелуну.
Глава 18
Палата была чистая и удобная, но в ней лежало сорок мужчин, а экрана не имелось — да и мало кого заинтересовала бы местная программа. Оставалось либо читать, либо молоть языком. Большинство предпочитало последнее. Рошфор уже давно попросил себе наушники, чтобы читать без помех. Не снимал он их почти круглые сутки.
Поэтому хор восторженной похабщины до него не дошел. Он очнулся только от прикосновения к плечу. «Что, уже завтрак?»— подумал он, поднял глаза от «Населения Гайилы» и увидел Табиту.
Сердце подскочило и понеслось галопом. Руки так затряслись, что он с трудом снял наушники.
Она стояла спиной к шумной, пропахшей антисептиком палате так, словно позади не было ничего, кроме окна, открытого в синеву и цветение весны. Простой комбинезон скрывал ее формы. Но по лицу было видно, что она похудела. Скулы выступили сильнее, кожа стала еще темнее, а волосы, наоборот, светлее под солнцем пожарче того, что светит над Греем.
