Орсон Кард - Игра Эндера. Голос тех, кого нет
— Ты думаешь, что не сможешь разбить жукеров, если не поймешь их?
— Все еще серьезнее. Одиночество и безделье располагают к самоанализу. Я пытался разобраться, почему так себя ненавижу.
— Нет, Эндер.
— Не говори: «Нет, Эндер». Мне когда-то потребовалось много времени, чтобы догадаться, но поверь, я ненавидел себя. И ненавижу… Все сводится к одному: вместе с настоящим пониманием, позволяющим победить врага, приходит любовь к нему. Видимо, невозможно узнать кого-то, вникнуть в его желания и веру, не полюбив, как он любит себя. И в этот самый миг любви…
— Ты побеждаешь. — Сейчас она не боялась его проницательности.
— Нет, ты не поняла. Я уничтожаю врага. Я делаю так, чтобы он больше никогда не смог подняться против меня. Втаптываю в землю до тех пор, пока он не перестает существовать.
— Нет, этого не может быть. — Страх вернулся и стал еще сильней. «Питер смягчился, а ты… Они сделали тебя убийцей! Две стороны одной медали, но как отличить их друг от друга?»
— Я по-настоящему причинял людям боль, Вэл. Я не придумываю.
— Знаю, Эндер…
«Что он сделает со мной?»
— Видишь теперь, чем я стал, Вэл? — тихо сказал он. — Даже ты боишься меня.
Он погладил сестру по щеке так бережно, что ей захотелось плакать. Вспомнилось прикосновение мягкой детской ручки, когда они еще не забрали его.
— Я не боюсь, — возразила она, и сейчас это было правдой.
— А следовало бы.
«Нет. Я не должна».
— Если ты останешься в воде, замерзнешь и пойдешь пупырышками. И еще тебя может съесть акула.
Он улыбнулся.
— Акулы давно научились оставлять меня в покое.
Но он все же выбрался на плот, хрупкое сооружение качнулось, его захлестнуло волной. Брызги были холодными.
— Эндер, у Питера получится… Он достаточно умен, чтобы подождать, сколько потребуется. Он пробьется к власти, не сейчас, так позже. Я не знаю, хорошо это будет или плохо. Питер может быть жестоким, но он знает, как взять и удержать власть, а есть вероятность, что сразу по окончании войны, может быть, даже до окончания, мир опять рухнет в хаос… Страны Варшавского Договора добивались гегемонии перед Первым Нашествием. И если они попытаются добиться ее после…
— То даже Питер — лучшая альтернатива.
— Ты обнаружил в себе что-то от разрушителя, Эндер. Так было и со мной. У Питера нет монополии на это качество, что бы там ни думали психологи. Но в Питере, представь себе, проснулся строитель. Он не стал добрым, но уже не стремится разрушить все, что попадается ему на глаза. Понимаешь, власть в конечном счете оказывается в руках у тех, кто стремится к ней. И по-моему, большинство нынешних правителей намного хуже Питера. Глупее.
— После такой рекомендации я сам готов голосовать за него.
— Иногда все это кажется мне полным бредом. Четырнадцатилетний мальчик и его младшая сестра сговорились захватить власть над миром. — Она попыталась рассмеяться, но ей не было смешно. — Какие же мы, к черту, дети? Мы не дети. Никто из нас.
— А тебе не хотелось бы все изменить?
Она попыталась представить, что стала такой же, как другие девочки в школе. Попробовала вообразить жизнь, в которой она больше не чувствует ответственности за судьбы мира.
— Это будет очень скучно.
— Мне так не кажется.
Он растянулся на плоту, будто готов был всю жизнь провести на воде.
Так и есть. Что бы ни делали с Эндером в Боевой школе, они погасили его честолюбие. Он действительно не хотел покидать свою нагретую солнцем кастрюлю.
Нет, поняла она, нет, он верит, что ему никуда не хочется, но в нем еще слишком много от Питера. Или от нее. Никто из них не может долго оставаться счастливым без дела. Или, говоря иначе, никто из них не может быть счастливым в одиночестве.
И она снова заговорила:
— Назови мне имя, которое знает весь мир.
— Мэйзер Ракхейм.
— А если ты выиграешь следующую войну, как это сделал Мэйзер Ракхейм?
— Мэйзер Ракхейм был чудом. Резерв. Случайность. Никто не верил в него. Он просто оказался в нужном месте в нужное время.
— Но представь, что ты сделал это. Ты разгромил жукеров, и твое имя известно повсюду, как имя Мэйзера Ракхейма.
— Пусть другие будут знамениты. Питер жаждет славы. Пусть он спасет мир.
— Да я же, Эндер, не о славе говорю. И даже не о власти. Я говорю о случайности. Например, о той, что вынесла Мэйзера Ракхейма туда, где кто-нибудь должен был остановить жукеров.
— Если я останусь здесь, — сказал Эндер, — тогда меня там не будет. Будет кто-то другой. Пусть ему достанется случайность.
Его усталый безразличный тон вывел Валентину из себя.
— Я говорю о моей жизни, эгоцентричный ты ублюдок! — Если ее слова и задели Эндера, он не показал этого. Просто лежал с закрытыми глазами. — Когда ты был совсем маленьким и Питер мучил тебя, я ведь не сидела сложа руки и не ждала, пока папа и мама придут тебя спасать. Они-то никогда не понимали, насколько Питер опасен. Я знала, что у тебя есть монитор, но не ждала, пока приедут эти. Ты знаешь, что Питер делал со мной, когда я мешала издеваться над тобой? Не знаешь?
— Заткнись, — прошептал Эндер.
И она замолчала, потому что увидела, как дрожит его грудь, потому что поняла: ему больно; она, как Питер, нашла слабое место, и удар попал в цель.
— Я не смогу их разбить, — тихо сказал Эндер. — Однажды я буду там, как Мэйзер Ракхейм, и все будет зависеть от меня, а я не смогу ничего сделать.
— Если не справишься ты, Эндер, никто не справится. Если ты не разобьешь их, тогда жукеры заслужили победу, потому что они сильнее и лучше нас. Это не твоя вина.
— Расскажи это мертвым.
— Если не ты, то кто?
— Любой.
— Никто, Эндер. Я скажу тебе кое-что. Дерись и проиграй — будешь чист. Но если откажешься от попытки — вся вина на тебе. Ты убьешь нас всех.
— Так или иначе я буду убийцей.
— А чем еще ты можешь быть? Человечество развивало свои мозги не затем, чтобы прохлаждаться у озера. Первое, чему мы научились, — убивать. И хорошо, что научились, а то бы нас не было, а землей владели бы тигры.
— Я никогда не мог победить Питера. Что бы ни делал, что бы ни говорил. Я не мог.
Значит, вернулись к Питеру.
— Он был старше. И сильнее.
— Жукеры тоже.
Она поняла его логику, вернее, его алогизм. Он может побеждать сколько угодно, но понимает в глубине души, что существует кто-то, способный уничтожить его. Он всегда знал, что его победы — ненастоящие, потому что есть непобедимый Питер.
— Ты хочешь разгромить Питера?
— Нет, — ответил он.
— Разбей жукеров. Потом возвращайся домой и спроси, кто такой Питер Виггин? Посмотри ему в глаза, любимый и почитаемый всем миром, — ты увидишь там поражение. Вот как ты победишь.
— Ты не поняла, — сказал он.
— Я все поняла.
— Нет. Я не хочу побеждать Питера.
— Тогда чего же ты хочешь?
— Я хочу, чтобы он любил меня.
Она не могла найти ответа. Насколько ей было известно, Питер никого не любил.
Эндер больше ничего не говорил. Просто лежал. И лежал…
Наконец Валентина почувствовала, что устала от солнца и гудения комаров, нырнула в воду и начала толкать плот к берегу. Эндер оставался безучастным, однако неровное дыхание говорило, что он не спит. Когда они добрались до берега, Валентина вскарабкалась на причал и сказала:
— Я люблю тебя, Эндер. Больше, чем когда-либо. Что бы ты ни решил.
Он не ответил. Валентина сомневалась, что он поверил ей. Она взбиралась вверх по склону холма, проклиная тех, кто заставил ее поговорить с Эндером. Потому что в конце концов она сделала то, чего они хотели. Она уговорила Эндера вернуться. И он не скоро ей это простит.
Эндер шагнул в дверь, все еще мокрый после купания. На улице смеркалось, но еще темней было в комнате, где ожидал его Графф.
— Мы едем сейчас? — спросил Эндер.
— Если хочешь.
— Когда?
— Как только ты будешь готов.
Эндер принял душ и оделся. Он уже привык к тому, как сидела на нем штатская одежда, но все же куда более удобными казались ему комбинезон и боевой костюм. «Я никогда больше не надену боевой костюм, — подумал он. — Это была игра Боевой школы. И она окончена». Он слышал сумасшедшее стрекотание цикад в лесах, скрежет шин по гравию на дороге за домом.
Что еще взять с собой? Он прочел несколько книг, но они принадлежали дому, их нельзя увезти. Единственное, чем он обзавелся, — это плот, построенный его руками. Но плот тоже останется здесь.
Теперь в комнате, где ждал Графф, зажегся свет. Полковник тоже переоделся. Он снова был в форме.
Они устроились рядом на заднем сиденье машины. Ехали кружным путем по проселочным дорогам и на аэродром должны были попасть со служебного входа.
— Раньше, когда население Земли еще росло, — заметил Графф, — здесь были только леса да фермы. Поливные земли. Дожди стекают в реки, просачиваются сквозь землю, образуя водоносные слои. Земля глубока, Эндер, и она живая, даже в самой сердцевине. Мы, люди, живем на поверхности, как водомерки на глади спокойной воды у берега.
