Станислав Соловьев - Grunedaal
Неожиданно я услышал далекий и резкий голос: впереди, прямо на ровном месте, проросшем обильно высоким сорняком, стояли три человека. Вернее, стояли только двое, а третий сидел на высоком стуле. Двое были молодыми и суровыми на вид парнями. Их лица ничего не выражали, кроме скучающего почтения. Тот, что сидел оказался обрюзгшим визгливым стариком, - не в пример Арде толстым и волосатым. На сидящем было нечто длинной торжественной одежды, - из-за того, что ее носили не одно десятилетие, она была протерта во многих местах и имела неопределенно темный цвет: нечто между коричневым, черным и синим. Я догадался, что это и есть так называемый "прославляющий", то бишь майарладу. Этот "прославляющий" грузно сидел на стуле и тонким голосом кричал:
"Славься Безымянный Король,
Ты, чьего имени никто не знает,
Ты, чья власть от века в века,
Ты, чье Неизвестное воинство
Побеждает всякого врага без пощады!..
Славься Безымянный Король,
Мы твою власть славим и любим,
Ибо нами ты правишь так мудро,
Всякое зло Ты отводишь от града,
Мир и спокойствие даришь
Всем нам, - Тебя мы славим за это!..
Славься Безымянный Король,
Ты, что вечно в Доме своем
Следит за порядком,
Мир и спокойствие нам сохраняя,
Славим, славим Тебя мы за это!..
Славься Безымянный Король,
Ибо жизнь Твоя не знает скончания,
Ибо власть Твоя не знает пределов,
Ты - везде и нигде, Ты - в каждом доме,
Окна - глаза Твои, двери - уши,
Стены домов - Твои мощные чресла,
Славься Ты, чья супруга - вечность! .."
При этих словах майарладу без устали кланялся в сторону здания ратуши (впрочем, не вставая со стула) и сплевывал на землю обильную слюну. Глаза майарладу, что показалось мне забавным, так и вращались из стороны в сторону: он словно хотел проверить, как каждый, что проходил мимо, реагирует на его речитативы. При этом он подмигивал, словно проверял реакцию у слушателей. Прохожие старались его успокоить - реакция у них была однообразная: они скороговоркой повторяли слова речитатива и низко кланялись в сторону ратуши. Затем люди продолжали свой путь, еще больше сутулясь и приволакивая ноги. Больше всего они походили на побитых собак.
Мне было интересно наблюдать это зрелище и я остановился. Арда что-то прошипел мне в ухо, но я только отмахнулся. Его назойливый страх стал надоедать мне и я перестал обращать на него внимание. Отдуваясь, майарладу пощелкал пальцами и один из молодых "служек" быстро подал чашку с водой. Толстяк прополоскал рот, звучно выплюнул воду и снова затянул речитатив, делая равномерные поклоны. Я разочаровался: это были те же слова или просто новые их сочетания. Тут один "служка" (тот, что подавал воду) с довольно мрачным выражением на лице подошел к Арде и стал ему что-то шептать на ухо. Арда отрицательно, как мне показалось, покрутил головой и в что-то ответил ему. "Служка", так и не поглядев в мою сторону, незамедлительно вернулся к майарладу. Заинтересовавшись, я попросил объяснить Арду: что он хотел и что ему сказал Арда? Мой провожатый немного смутился. Про то, что же хотел "служка", он ничего не ответил. На счет того, что он сказал "служке", Арда горячо зашептал мне в ухо: "Я ему сказал, что ты из далекой страны..." Я нашел такой ответ невразумительным, но, заметив, что бедный Арда старается уйти поскорее с этого места, последовал за ним. За моей спиной раздавался все тот же речитатив...
Старый Арда был чем-то напуган. Он то и дело оглядывался, что-то неодобрительно шептал себе в бороду и заискивающе улыбался нелепым "стражам", - они торчали на каждом углу, важно выставив самодельные "копья". "Стражи" не обращали на нас никакого внимания, занимаясь своим делом: кто-то из них играл в кости, кто-то со скучающим видом шатался по улице и стучал в плотно запертые двери "копьем". Другие простодушно спали прямо на ступеньках дома или ели пыльный виноград, сидя в телеге. Я не понимал причину беспокойства моего провожатого. Чего он испугался? Может, "служка" напугал его своим мрачным видом? Не этих же "стражей"... Несколько раз я спрашивал его об этом, но Арда только с деланно отсутствующим видом стучал палкой по земле. На лице его возникло такое выражение, что мне перехотелось спрашивать. У старика свои причуды...
Я не заметил, как мы повернули назад и оказались там, откуда начинали свою бессодержательную прогулку - у дома Арды. Мне стало понятно: старик не хочет, чтобы я продолжал прогулку. Он хочет, чтобы мы вернулись... Пропустив меня вперед, старик зашел следом и долго гремел замками и запорами. В грохоте запираемых дверей он выразил все неудовольствие, что успело накопиться у него за время нашего "путешествия". Грохот явственно сказал: "я боюсь". И я впервые серьезно задумался о его страхах. В этот день мы не разговаривали.
На следующий день настороженность Арды сохранилась и даже усилилась. Он больше не пытался меня расспрашивать о далекой стране, что до того было его любимым занятием. Его дружелюбие куда-то испарилось. Передо мной трясся слабый и напуганный старик, который больше всего хотел покоя и тишины, - долгого покоя и долгой тишины. Полная тишина исключает наличие собеседника, она не терпит присутствия постояльцев: ее чистота эгоистична. Я стал понимать, что скоро меня попросят из дома. Для меня это стало неожиданностью, хотя внутренне я чувствовал желание перемен. "Нет уж, - подумал я, - Чего мне ждать такого неприятного момента? Лучше сам уйду, все равно мне нечего делать в доме старого Арды..." Больше мне нечего делать в Грюнедале.
Вечером я рассказал старику о том, что собираюсь его покинуть. К моему удивлению, он еще больше испугался: теперь он уже не скрывал своего страха. "Куда ты сейчас пойдешь?" - с неприятной настойчивостью повторял он. "Не знаю. Наверное, пойду в заречные селения, - ведь там я еще не был..." "Зачем тебе сейчас идти?!" - старик сердито пыхтел и притоптывал ногой, но меня это уже не смешило. Забавное оказалось безумным. Я понял, что необходимо уходить сейчас же - липкий и бессвязный страх старика стал душить меня, а затхлый воздух показался мне нестерпимо душным. Я стал ощущать себя рыбой, выброшенной на берег...
Я поблагодарил старика, и быстро оделся: у меня возникло ощущение, что если я не покину дом Арды сейчас, я его уже не покину никогда. Дом проглотит меня и переварит, а затем извергнет в новом старческом облике. Это был страх: страх Арды родил мой собственный страх, - и тот и другой были детьми бессмысленного иррационального желания. В комнате повисла гнетущая тишина, она наполнялась подозрительностью. Старик вдруг успокоился и тихо прошептал, не поднимая глаз: "Ну что ж, человек из далекой страны, ступай куда хочешь..." В его голосе было столько злобы и досады, что меня передернуло. И когда я вышел в сумрачную тишину вечера, за моей спиной громко закрылись замки и засовы. Стены, двери, слепые окна, стиснувшие челюсти ставней, сам воздух этого места шептали мне вслед, и этот шепот был - воображаемым эхом слов старика: "конечно, он же человек из далекой страны..." Воображаемый шепот дополнял реальный: "ступай, ступай куда хочешь..." Словно этот темный и дремлющий дом отверг меня, рассмотрев в нежданном госте нечто слишком чуждое и непонятное для себя. Он увидел, что я не из того материала. "Дом Арды изверг меня в вечернюю тишину" - вот что я подумал в первый момент.
