Октавия Батлер - Дикое племя
— Я был в городе по своим делам, — сказал он. — Затем, где-то неделю назад, когда я предполагал отплыть в Англию, обнаружил, что все время думаю о Нвеке. — Это была самая младшая дочь Энинву. Доро считал ее также и своей дочерью, но Энинву с ним не соглашалась. Доро уже износил то тело, от которого была зачата эта девочка, но он еще не носил его в период зачатия. Он получил его только потом.
— У Нвеке все хорошо, — сказал Исаак. — Кажется, так хорошо, как это только может быть. Ее переходный возраст приближается, и у нее будут плохие времена, но я думаю, что Энинву сможет помочь ей в этом.
— Ты не заметил, у нее не было никаких неприятностей в последнее время?
Исаак на минуту задумался.
— Нет, ничего не могу припомнить. Я видел ее не особенно часто в последние дни. Она помогает с шитьем своей подруге, Ван Несс, ты знаешь ее — та, которая собирается замуж.
Доро кивнул.
— А я помогал строить дом для детского приюта. Мне так и кажется, что ты будешь говорить, будто я один построил весь дом. Но я ведь должен использовать то, что я получил раньше и все еще имею сейчас, и неважно, что Энинву велит мне не утомляться. Напротив, я еще могу оторвать себя почти на фут от земли и перемещать предметы. Мои способности, кажется, не слабеют с возрастом.
— Я это заметил. Они все еще приносят тебе радость?
— Ты даже не можешь себе представить, насколько большую, — сказал Исаак и улыбнулся. Он взглянул в сторону, вспоминая те счастливые дни, когда был молодым. — А ты знаешь, мы все еще летаем иногда, Энинву и я. Видел бы ты, какой она становится птицей! Она сама придумала облик для себя. Ты никогда не видел такого красочного оперенья.
— Я боюсь, что могу увидеть твой труп, если ты будешь продолжать заниматься подобными вещами. Полеты становятся дурацким риском.
— Это мое любимое занятие, — очень спокойно сказал Исаак. — И ты прекрасно это знаешь, чтобы просить меня отказаться от него полностью.
Доро только вздохнул.
— Думаю, что да.
— Энинву всегда находится рядом со мной. И она всегда летит чуть ниже.
Энинву, защитница, с горечью подумал Доро. И это удивило его. Энинву защищала любого, кто в этом нуждался. Доро стало интересно, что бы стала делать Энинву, если бы он сказал, что нуждается в ней. Рассмеялась? Очень вероятно. И была бы, разумеется, права. С годами ему стало точно так же трудно лгать ей, как и ей лгать ему. И единственная причина, по которой она все еще так и не знала о колонии ее африканских потомков, которую он устроил в Южной Каролине, состояла только в том, что у нее пока не было повода спросить его об этом. Этого не знал даже Исаак. — Это беспокоит тебя? — спросил он Исаака. — Я имею в виду, чувствовать все время ее защиту.
— Раньше беспокоило, — ответил Исаак. — Ведь я должен был бы обогнать ее. Если захочу, я могу летать быстрее всякой птицы. Я мог бы оставлять ее далеко позади и не обращать на нее никакого внимания. Но она постоянно оказывается впереди, все время старается догнать меня, пытаясь своими крыльями помешать мне уйти вперед. Она никогда не откажется от этого занятия. С некоторых пор я уже начал привыкать к тому, что она всегда находится поблизости от меня. А сейчас, пожалуй, я больше был бы обеспокоен, если бы не увидел ее на привычном месте рядом с собой.
— И ее ни разу не подстрелили?
Исаак заколебался.
— Вот для этого, как мне кажется, она и придумала себе такие яркие цвета, — сказал он наконец. — Чтобы отвлечь внимание от меня. Да, пару раз ее подстрелили. Падая, она пролетела еще несколько ярдов, и только потом шлепнулась на землю, чтобы дать мне время убраться. Затем она залечила свою рану и догнала меня.
Доро поднял глаза и взглянул на портрет Энинву, висевший на стене напротив высокого камина. Интерьер дома представлял собой смешение английского, голландского и африканского стилей. Энинву делала глиняные горшки, отдаленно напоминавшие те, которые она когда-то продавала на базаре у себя дома, и красивые прочные корзины. Многие покупали их у нее и расставляли вокруг своих домов, так же, как это делала она. Ее работа была декоративной и одновременно полезной, и здесь, в ее доме с голландским камином и шкафами, английскими скамьями и похожими на трон стульями с высокими спинками, эта работа пробуждала воспоминания о земле, которую ей не суждено увидеть вновь. Энинву никогда не посыпала пол песком, как это делали голландские женщины. Грязь должна всегда выбрасываться вон, как презрительно заявляла она, а не рассыпаться по полу. У нее было гораздо больше поводов гордиться собственным домом, чем у большинства англичанок, и этот факт был известен Доро, но датчанки только покачивали головами да сплетничали о ее «неряшливости» в хозяйстве, притворяясь, что им жаль Исаака. На самом деле в Витли почти каждая женщина была готова пожалеть Исаака и пустить себе под крыло. Так что при желании он мог разбрасывать свои драгоценные семена где угодно. Только Доро очень строго относился к вниманию женщин, и только Доро имел преимущество перед другими. Но при этом Доро нисколько не заботился об обманутых мужьях или женах.
Портрет, изображавший Энинву, представлял собой нечто удивительное. Несомненно, художник-датчанин был захвачен ее красотой. Он одел ее в сверкающую голубизной одежду, которая прекрасно гармонировала с ее темной кожей. Даже ее волосы были скрыты под волнами голубизны. На руках она держала ребенка, первого сына Исаака. Ребенок, всего нескольких месяцев от роду, был также обернут в голубое. Он глядел с картины на окружающих, большеглазый и красивый, как и должен выглядеть всякий ребенок. Неужели Энинву совершенно сознательно могла зачать только красивых детей? Каждый из них был прекрасен, даже несмотря на то, что у некоторых из них отцом был Доро, носивший в тот момент тела отвратительного облика.
Фактически это был портрет черной мадонны с младенцем, который казался совершенным благодаря чистым и по-детски невинным глазам Энинву. Иностранцы были слишком растроганы, чтобы комментировать какое-то сходство. Некоторые давали высокие оценки, глядя на все еще красивую Энинву, которая старалась хорошо выглядеть для Исаака, хотя и старилась соответственно его возрасту. Другие были глубоко оскорблены, уверенные, что кто-то на самом деле попытался изобразить Марию с младенцем как «черных дикарей». Расовые предрассудки были очень сильны в колониях, и даже в этой, прежде голландской колонии, где подобные вещи проявлялись почти что случайно. В самом начале года в Нью-Йорке были волнения. Кто-то устроил пожар, и белые решили, что это проделки черномазых. С доказательствами или без, но около тридцати черных было убито, из них тринадцать сожжено у столба. Поэтому Доро очень беспокоился за этот город в верховьях реки. Из всех его английских колониальных поселений, только в Витли не было защиты для черных поселенцев от их соседей, богатых и сильных белых собственников. Доро не мог поручиться, что в скором времени они не начнут смотреть на них как на свою законную добычу.
