Владимир Брагин - Искатель утраченного тысячелетия
«Доски! Доски клади на трясину! Подходи! Кидай оброть! На голову коню – накидывай оброть! Жерди подводи… Нет! Не выйдет! Не вытащим! Трясина ходуном ходит… Пропало».
И под прощальное ржание, которое слышно было все глуше, люди молча пошли домой. Мелькали фонари. Тихо всхлипывали женщины, приговаривая: «Нет управы на болото! Его власть!»
Но как же… Как же звали этого француза?
ЕЩЕ ОДНА УДИВИТЕЛЬНАЯ ИСТОРИЯ В СЛАВСКЕ
– Так, значит, этого француза, беглого каторжника, звали Феликс Рамо? – первым делом спросил я Савича на следующий день.
– Ничуть. Его звали мосье Пьер.
«Пьер? Мосье Пьер! Странно, – подумал я. – Ведь каторжник из Гвианы – Рамо. Его имя Феликс. Откуда же взялся Пьер?»
– А как фамилия мосье Пьера? – спросил я Савича.
– Фамилия… Его все звали «мосье Пьер»… Фамилию я сейчас припомню. Да! А тут еще загадка: пропало и личное дело француза, и все его документы. По слухам, это случилось в тот же день, когда он исчез из больницы.
– А все же где-нибудь да сохранилась роспись мосье Пьера. В классных журналах, например.
– Классные журналы? – Савич развел руками. – Их нет. У меня уцелели личные дела некоторых преподавателей. Посмотрим на всякий случай.
С этими словами Савич раскрыл створки шкафа, вынул целую кипу папок и стал читать.
– В те времена появился в Славске и стал преподавателем закона божня в гимназии отец Митрофан. Митрофан Кузьмич Успенский. У отца Митрофана – жена, пять дочек, теща, его сестра и еще сестра жены.
Савич с видимым удовольствием перебирал старые папки.
– Читаю материалы, – увлеченно продолжал Савич. – Иоганн Шлезвиг, учитель немецкого языка. Иоганн Петрович Шлезвиг кончил университет во Франкфурте-на-Майне… Поражал горожан Славска точным, аккуратным и размеренным строем своей жизни. Преподавал немецкий, а также заведовал гимназической библиотекой.
– Довольно, Гавриил Игнатьевич!
– Пожалуй. В делах – ничего. А вот легенда есть. По этой легенде француз мосье Пьер в своем длинном черном сюртуке, застегнутом на все пуговицы, по утрам на заре уходил в лес и там играл на флейте.
Савич неожиданно оборвал свой рассказ.
– Припомнил! Фамилия француза была Лорен.
– Пьер Ги де Лорен! – вскричал я. – А знаете ли вы, что в Гвиане был свой добрый доктор, ихний Гааз. Так, выходит, он, тюремный доктор Ги де Лорен, дал свое имя беглому каторжанину Феликсу Рамо. А тот пробрался в Россию и был у вас учителем французского языка.
– Изрядно! – тихо проговорил Савич. – Еще одна удивительная история в нашем Славске.
ПРЕРВАННОЕ ЗАСЕДАНИЕ
Опять в Москве. Только что вернулся с Главного почтамта. И вдруг звонок. Открываю парадную дверь.
– Вам телеграмма. Распишитесь.
Смотрю откуда – из Славска. Подпись – Савич.
Что такое? Читаю еще и еще: «Нашел интересные материалы. Срочно приезжайте. Савич».
…Было уже совсем светло, когда автобус, дребезжа и подпрыгивая по булыжникам, появился на центральной улице Славска.
Автобус подъезжал к гостинице.
Я бросил чемодан в маленьком номере. Наскоро умылся, спешно позавтракал. Через двадцать минут я уже мчался в музей при школе, которая когда-то была гимназией. К Савичу.
Постучал. Старый сторож открыл дверь. Узнал меня. Пропустил вперед:
– Сюда, проходите.
Я очутился в светлом вестибюле.
– Гавриил Игнатьевич приходит всегда в девять часов, – продолжал старик. – А сегодня его доклад в исполкоме слушают. Он допоздна вчера в музее все писал. Сказал – сегодня его не раньше одиннадцати часов ждать. А вы проходите – там учительская отперта. Или в музей, если пожелаете.
Сторож тихо удалился.
Я не спеша шел по длинному коридору. Заглядывал в классы. Еще пахнет краской, олифой, известкой после летнего ремонта. Блестят выкрашенные полы. От стен веет свежей побелкой.
И во всем здании стоит тишина. Никого нет. Пусто? Одиноко? Ничуть. Нет ни ощущения заброшенности, ни пустоты. Все заполняет тишина. Тишина ожидания. Ждут стены – когда же на них повесят карты, картины, диаграммы. Ждут парты – когда за них сядут школьники. Ждут черные классные доски – скоро ли их покроют буквы и цифры, выведенные старательным детским почерком.
Я вошел в учительскую. Опустился на диван.
Нетерпение томило меня. Узнать что-либо о судьбе Рамо – это, может быть, узнать еще что-либо о погибшем Веригине…
Сколько времени? На моих часах 9.30. Значит, ждать еще самое малое полтора часа.
Я уселся поудобнее. Что ж, буду ждать… Я смотрю из широко раскрытого окна в парк. Лето уже в закате. Липы в парке давно отцв-ели. Но запах лип еще будто бы стоит в воздухе, запах бархатный, с глубоким золотисто-лиловым отливом, густой, добродушный, чуть сонный.
Да! Ведь окна классов школы все лето были раскрыты в парк. И пока липы цвели, запах плыл, все плыл в классы и коридор. Его не пускали запахи крашеных полов, известки, цемента, олифы. Но он шел. Этот запах спрятался где-то в темных углах подвалов, за перекрытиями и стропилами чердака и под корешками тысячи книг из школьной библиотеки.
Но придет зима. Закрутит, завертит февральская вьюга свои снежные хлопья. Шорох снега, вой вьюги, визг пушкинских метельных бесенят… Все кругом белым-бело.
И как неожиданно закружится голова у того, кто случайно в такой день заглянет в подвал, на чердак или раскроет книгу, где спрятался запах давно отцветших лип!..
… Короткая стрелка моих часов подходила к десяти.
Телефон, прикрепленный к стене, зазвонил упорно я долго. Вереница нескончаемых звуков. Я взял трубку:
– Алло! Школа. Вам кого?
Голос женщины, молодой, но суховатый, сдержанный:
– Не вы ли приезжий из Москвы?
– Да!
– Ждете товарища Савича?
– Да! Жду Гавриила Игнатьевича. Кто говорит?
– Технический секретарь исполкома. Все переменилось. Не ждите…
– Что такое? Не понимаю.
– Передаю трубку. С вами будет говорить председатель исполкома товарищ Афанасьев.
– Хорошо. Слушаю.
– Товарищ! Случилась беда. – Голос Афанасьева звучал глухо. – Гавриил Игнатьевич Савич… скончался. В старину называли разрыв сердца… теперь называют инфаркт. Но дела не меняет… Доклад не состоялся… – Голос предисполкома оборвался. – Простите…
В телефонной трубке слышно было прерывистое дыхание Афанасьева. Он, видимо, хотел что-то еще сказать. Не смог. В телефоне щелкнуло.
Что делать? Я бессмысленно ходил взад и вперед по вестибюлю. Машинально вытаскивал телеграмму. Снимал и клал на рычаг трубку телефона. И все не принимал смерти того, кто вызвал меня в Славск! Так ждал, так ждал меня. А смерть распорядилась по-своему.
Не помню, как я вышел из музея. Как добрался до исполкома.
