Андрей Жвалевский - Те, которые
Богдан обрадовался, что все так просто закончилось, но все испортил какой-то священник непонятной должности. Уже на самом выходе, когда папа почти надел шапку, этот молодой человек в рясе преградил им путь и мягко сказал:
– А ты почему не во всем покаялся, мальчик?
Богдан набычился. Папа насторожился:
– Вы подслушивали исповедь?
– Нет нужды, я вижу. Пойдемте со мной.
Человек в рясе говорил по-прежнему мягко, но это была мягкость резиновой стены, за которой прячется вековая каменная кладка. Наверное, поэтому папа с Богданом двинулись за священником без возражений.
Они вышли на улицу. Стоял октябрь, излет позднего бабьего лета. Облаков почти не было, но солнце напрасно пыталось согреть стылый воздух. Папа поежился и надел шапку.
– Холодно, – сказал человек в рясе. – Зима скоро.
И он вдруг повел разговор про зиму, про то, что иногда кажется, что зима – это навсегда, что никто тебя больше не согреет. Тогда хочется согреться хоть как-нибудь: хоть водочной отравой, хоть в компании сомнительных друзей. Но это обман. Не нужно ничего этого, нужно просто молиться и ждать. Потому что за зимой обязательно приходит весна, а потом и лето.
Богдана отчего-то все больше раздражал этот тип, как будто тихий и покладистый, но на самом деле напористый, как бульдозер.
– А если зима затянулась? – спросил он таким недовольным тоном, что папа дернул его за рукав.
Но священник мягким жестом показал: ничего, пусть говорит.
– А если ты вообще на полюсе?! – продолжал Богдан. – И весны вообще не будет?
– Весна есть всегда. Даже если ты на полюсе. Представь: ты работаешь там… допустим, полгода, мерзнешь, скучаешь по теплому солнышку, а потом заработаешь на отпуск – и на юг. И там можно загорать, отдыхать и наслаждаться летом.
– Это вы про царствие небесное? – уточнил Богдан.
Он словил себя на том, что стоит набычившись, поэтому попытался расслабиться и расправить плечи.
– И про это тоже, – согласился человек в рясе. – Но если человек праведный, то его праведность – уже оплата. То есть если ты честно и радостно работаешь на полюсе, то тебе тепло и светло уже от этого.
– От работы?
– От честности.
Они замолчали, каждый оставаясь при своем. Папа не сводил с Богдана недовольного взгляда, но не вмешивался.
– Нельзя согреться, отнимая тепло у других, – сказал священник очень грустно.
Богдан вздрогнул и замер. Откуда он знает?!
– Чтобы согреться, надо отдавать тепло другим. Так что зря ты не покаялся батюшке во всем.
Богдан сообразил, что собеседник про тепло просто так сказал, для выразительности. Это придало мальчику наглости:
– Я во всем признался!
– Нет. По глазам видно. Черные у тебя глаза. Не хочешь ты никому ничего давать. Хочешь только брать.
Священник уже не пытался убедить Богдана. Кажется, теперь он обращался больше к папе.
– Думаете, – озабоченно сказал папа, – надо еще раз его на исповедь?
Человек в рясе тонко улыбнулся.
– «На исповедь»… как «на техосмотр»… Простите, ради бога! Приводите, конечно, но только тогда, когда мальчик сам захочет излить душу. Раньше смысла нет.
Богдану вдруг до жути захотелось вытащить из священника его уверенность в себе. Даже не для того, чтобы забрать себе, а для того, чтобы отнять у этого самодовольного типа. Но он решил не рисковать. Слишком непростым оказался этот молодой человек. И слишком необычным.
Даже папа это почувствовал, потому что спросил:
– Извините, отец…
– Виталий.
– Отец Виталий. А почему мы не в храме разговариваем, а тут?
Отец Виталий с ироническим недоумением осмотрелся:
– Тут хорошо, светло. И прихожанам своими речами не мешаем молиться.
Папа смутился:
– Да… но все-таки…
– Храм – дом Божий? – помог ему священник. – Это правда. Но ведь Бог – повсюду. Он вокруг нас. Он нас услышит, даже если мы обратимся к Нему молча, только в сердце своем. Ступайте с Богом!
Отец Виталий перекрестил их, без лишней резкости, но быстро развернулся и отправился в церковь бодрым шагом.
* * *Богдан сто раз обругал себя за то, что проболтался. Ситуация ухудшалась тем, что в школе от него начали шарахаться. Не то чтобы кто-то против него распускал слухи или прямо в чем-то обвинял, но все каким-то нижним чутьем стали чувствовать в нем опасность. Может быть, слишком долго Богдан «доил» свою школу, а может, дело было в том, что теперь ему требовалось больше чужих эмоций, чтобы получить кайф. Он не мог удержаться, чтобы не опустошить каждого, до кого дотронется. Негатив (страх, депрессию, боль) он оставлял «дойной корове», а положительные ощущения втягивал в себя, словно вакуумный насос, который им недавно показали на уроке физики.
Видимо, стоило разнообразить место «охоты». Ведь есть же двор, есть танцы, на которых партнерша, хочет не хочет, а дает держаться за нее.
Так или иначе, с каждым днем становилось все труднее приблизиться к жертве и взять ее хотя бы за руку. Дошло до того, что классная пришла к Богдану домой и что-то долго втирала родителям. Они болтали в зале, оттуда трудно было что-то расслышать. Богдан разобрал только «энергетический вампир».
Про вампиров он, конечно, слышал, и даже видел в кино. Там они неизменно изображались бледными и с противно торчащими зубами. Богдан придирчиво рассмотрел себя в зеркало, но ничего такого в своем облике не обнаружил. Хотя про себя признал, что в чем-то училка права. Но только немного. Вампиры пьют чужую кровь, а он – всего лишь чувства. После вампирского укуса человек или умирает, или сам становится вампиром, а после Богдана разве что немного настроение портится. Наверное, классная это выражение использовала для большей выразительности. Она была молодая, вела литературу и любила красивые слова.
На родителей эти красивые слова подействовали, и даже очень.
Его посадили под домашний арест. Никакой школы, никаких выходов во двор, никаких танцев. Это было чудовищно несправедливо… и очень больно. Богдан неожиданно понял, что без подпитки ему становится физически плохо. В тех местах в голове, где он когда-то выжег старую боль, теперь прорастала новая. С ней справиться оказалось невозможно, потому что это было не физическое страдание, а что-то другое. Пещерный ужас, безнадега и отвращение ко всему.
Это оказалось еще больнее, чем воспаленные нервные окончания.
Богдан несколько дней держался – надеялся, что родители увидят, какой он хороший, успокоятся и выпустят его на охоту. Но родители держались стойко. Папа заставлял молиться по десять раз на дню, мама обзванивала знакомых, спрашивала про какого-то психолога.
На третий день голодная душа мальчика не выдержала. Он ничего такого не собирался делать, но когда зашел в зал и обнаружил там Нюшку… Она смотрела мультики и так беззаботно хохотала!
