Андрей Жвалевский - Те, которые
Оказалось, что весь мир устроен по принципу противовеса. Если ты умен, то жди проблем со здоровьем, или девушки не будут любить, или денег не будет. Если счастлив в любви, то не повезет в чем-то другом. И так далее. Будь все люди средними, нормальными, неудачников не было бы. Как не было бы и счастливчиков. Все было бы серым и обычным. Чтобы избежать тоски, все люди разные. По замыслу того, кто все это создал, разные люди должны помогать друг другу. Кто умный – учить глупых, кто богатый – кормить бедных, кто красивый – помогать наводить красоту уродливым. Но так не получается. Люди каждый сам за себя.
Поэтому иногда появляются такие, кто может дать людям много. Так много, что все это внутри одного человека не помещается, ему просто приходится делиться. Поэты, оказывается, пишут стихи не для славы, а просто потому, что иначе их разорвет на части.
– Их прямо-таки тошнит этими стихами, понимаешь? – говорил Голос. – А кто-то не может не помогать нищим. Он бы и рад не платить им деньги, но не может. Он не спит тогда, не ест…
Но за все надо платить. Все «гиперхорошие», как назвал их Голос, люди за свой талант всегда расплачиваются: умирают до срока, страдают от неразделенной любви или от болезней, становятся посмешищем.
– Но почему? – возмутился Богдан. – Раз они хорошие, почему обязательно страдать?
– Равновесие. Принцип противовеса. Если его нарушить… в общем, ваш мир просто взорвется.
Они помолчали. Богдан вдруг заметил, что комната до потолка залита розовой жидкостью и в ней плавают какие-то совершенно неузнаваемые предметы. Хорошо еще, что они больше не пытались на него напасть.
– Значит, я – гиперхороший?
– Вот именно. Ты можешь освобождать людей от боли. Это очень редкий дар. Некоторые мамы могут забирать боль у своего ребенка, но больше ни у кого. А ты можешь у любого. Но за это ты получил свою ужасную болезнь.
Когда Голос произносил слова, они выделялись из него в виде пузырьков и всплывали к потолку, переливаясь разными цветами.
– Но ведь я смог вылечиться! Вы научили!
– Ну да. Я научил, и ты вылечился. Потому что я – не из этого мира. Я могу нарушать равновесие.
Богдан не понял этой мысли, но решил поверить на слово.
– Значит, теперь я буду нормальным? – вернулся он к главному мучавшему его вопросу. – Просто нормальным? Не больше?
– Почему? Все в твоих руках.
Мальчик посмотрел на свои руки. Ладони были облеплены противными зелеными пиявками, которые танцевали под неслышную музыку сложный танец. Кажется, восточный.
– Ты можешь забирать не только боль, – Голос стал проникновенным. – Можешь отнять радость, например. Или уверенность.
Вот это Богдан понял сразу.
– И силу? И… мозги?
– Нет, это у тебя не получится. Ни физическую силу, ни ум ты забрать не сможешь. Только эмоции, чувства. Но поверь, это тоже немало. И тогда ты перестанешь быть средним. Ты станешь самым счастливым человеком в мире.
У Богдана захватило дух.
– А те люди, у которых я заберу?..
– Что ты заберешь, то у них исчезнет.
Богдан нахмурился.
– Ты считаешь, что это несправедливо? – спросил Голос. – А когда ты корчился от боли, когда с трудом мог поговорить с мамой, когда ровно пройти не мог? Ведь остальные в это время наслаждались жизнью! И у них ничего не болело! Это разве было справедливо?
Голос говорил с таким жаром, что Богдан понял – сам Голос тоже кем-то обижен и страдает от несправедливости.
– Не знаю, – ответил Богдан.
– Не буду давить, – Голос вдруг стал усталым. – Ты сам решай. Все теперь в твоих руках.
Черный столб начал колыхаться в розовой жидкости, распадаясь на кляксы.
– А мы еще поговорим? – спросил Богдан.
– Как захочешь. Все в твоих руках. А пока – наслаждайся.
Пленка вокруг мальчика растворилась, и он понял, как это здорово – дышать розовой водой. Она пахла чем-то пряным, а на вкус напоминала чернослив. Богдан рассмеялся и поплыл…
* * *Родители вернулись в воскресенье вечером. Богдан не встал с тахты, чтобы их встретить – не смог.
– Ты чего бледный такой? – всполошилась мама. – И запах какой-то странный. Испортилось что-то?
Она бросилась на кухню.
– Заболел? – папа участливо подсел рядом с Богданом.
– Отравился, – буркнул тот.
– Ничего себе! – крикнула с кухни мама. – Он все съел!
– Понятно, – усмехнулся папа. – Ты, Данька, не отравился. Ты, пардон, обожрался!
Потом Богдану чистили желудок, поили активированным углем и настоями всяких травок. Он не сопротивлялся. На все вопросы отвечал, что проголодался, наелся, а потом его тошнило.
Правду рассказывать было невозможно. Не расскажешь ведь, что тошнило его еще до того, как он опустошил холодильник. Строго говоря, он не заметил ничего, когда очнулся в коридоре. Только запах какой-то странный. И очень хотелось есть. Богдан даже не разогревал мамины запасы, стоял у холодильника и ел, ел. А потом зашел в комнату… Все воскресенье он наводил порядок. Периодически ему снова становилось плохо, он бегал в туалет, и снова вычищал свою комнату.
Напившись угля с травками, Богдан снова лег, но не в своей комнате, а в зале – на свою тахту он уже смотреть не мог. Мама еще раз перемыла детскую, но убедить сына вернуться туда не смогла.
Нюшка осталась у бабушки, поэтому родители весь вечер суетились возле сына, но его ничего не радовало. Единственное, что согревало сейчас Богдана – мысль о том, что завтра он сопрет у кого-нибудь кусочек радости.
* * *Богдан сидел за задней партой и весь первый урок присматривался, на ком бы поэкспериментировать. Выбрал Варьку Ахремчик. Она все время улыбалась. На уроках, на переменах, домой шла – все время рот растянут, как резиновый. Значит, настроение у нее всегда хорошее. Именно то, что сейчас нужно Богдану.
На перемене он подошел к ней со спины. Так было проще, потому что все одноклассники боялись великовозрастного детину с задней парты, хотя он их и пальцем не трогал. Он вообще с ними не общался.
Богдан подошел к Варьке и осторожно погладил по голове. Одноклассники на него вылупились (с безопасного расстояния), сама Варька замерла, словно суслик, который притворяется пеньком, увидев на земле тень коршуна. Но Богдану было не до того. Он жадно шарил по Варькиной головке в поисках халявного счастья.
Страх… Синий, пульсирующий пузырь.
Светло-желтая лужа, еле плещется… Усталость…
Серый, неподвижный, очень вязкий туман… Печаль…
И никакого счастья.
Секунду… А это что? Что-то пронзительно-зеленое, тоненькое, как стебелек, жадно к нему тянется. Богдан даже руку отдернул, чтобы оно в него не вцепилось. Если бы он чуть-чуть лучше знал людей, то понял бы, что наткнулся на жажду любви. Варька очень хотела, чтобы ее любили. Хоть кто-нибудь. Хоть этот страшный большой мальчик с задней парты.
