Михаил Белов - Восьмая тайна моря
— Не вздыхай. У тебя все впереди. — Лобачев притянул ее к себе. Панна была точной копией матери; может быть, поэтому она стала его любимицей. — За неделю, я думаю, закончим здесь работу.
Яркое красное солнце садилось за горизонт. Остро пахло йодом и солью. Этот запах напомнил ей детство, старшего брата, с которым она часто играла на берегу Амурской бухты. Сердце радостно колотилось.
— Не устаешь? — спросил Лобачев.
Она покачала головой.
— Ну, пошли в палатку. Тебе письмо.
— Письмо? — удивилась Панна, шагая рядом с отцом. Кто-то еще помнит меня…
— На, получай.
Панна отстала от отца. Это было письмо от Андрея Суровягина. Он сообщал, что находится на острове Туманов в служебной командировке.
«…Каланы — они же, черт побери, паралитики все, — писал Суровягин. — Стоило из-за них портить столько крови. Я их теперь терпеть не могу. Таня Чигорина в восторге от своих зверюшек, а меня называет чернильным интеллигентом, неспособным понять красоту природы. Пусть… Щербаков жив и здоров, видел его перед отъездом. Просил передать привет, что я охотно и делаю в этом письме…»
Панну позвали в палатку на совещание. Она сунула письмо в карман куртки.
Глава семнадцатая ПЕРЕЛИСТЫВАЯ СТРАНИЦЫ ДЕЛА…
Полковник Еремин перелистывал «Дело о каланах». Следствие подходило к концу. Как ни лгала и ни изворачивалась Рутковская, материалы следствия полностью изобличали ее.
Горцев прикинулся случайным соучастником дела. Охотно давал показания и так же охотно «топил» Рутковскую.
Это насторожило Еремина, и он послал запросы во все города, где «гастролировал» Горцев. Не зря на допросах Горцев играл простачка, — признавшись, он хотел скрыть прошлое, усыпить бдительность следователей. Материалы, поступившие из Риги и Одессы, говорили о том, что Горцев был опытным профессиональным аферистом. Когда Еремин напомнил ему о «деятельности» на черном рынке портовых городов и назвал клички его дружков. Горцев сразу же сник. Его показания полнее раскрыли деятельность контрабандистов.
Еремина опять-таки озадачила такая откровенность.
— А что остается мне делать? — ответил Горцев. — Понимаю, куда попал. Вы же все равно докопаетесь. Почему бы мне не облегчить свою судьбу? Выгораживать Рутковскую не собираюсь. За копейку горло перегрызет. И ханжа. Я люблю честно работать с партнерами…
О Холостове Горцев был самого высокого мнения:
— Не мелочится. Умеет жить!
О Щербакове же сказал на очной ставке:
— Этого сосунка, гражданин следователь, оставьте в покое. Такие фраеры в нашем деле не годятся. Рутковская хотела открыться ему — ей жалко было платить мне комиссионные, но Щербаков не выдержал испытания… У него тяжелый груз на шее, который называется совестью, долгом, порядочностью…
Еремин не стал читать протокола очной ставки. Сейчас его интересовали не детали следствия, не отдельные показания, чаще ложные, чем правдивые.
Восстанавливая в памяти напряженные дни следствия, Еремин перебирал людей, с которыми пришлось столкнуться по ходу дела, и, пожалуй, охотнее всего думал о Щербакове. Этот парень, несмотря на то что крепко опростоволосился в истории с каланами, вызывал живое сочувствие, даже симпатию Еремина. Но все же… Что общего между Щербаковым и Рутковской? Кажется, ничего. А он любил ее. Верил. Еремин не один час беседовал с Щербаковым…
Каждое молодое поколение острее воспринимает жизнь, нетерпимее относится к недостаткам, порою наскоком хочет преодолеть трудности, падает, получает ушибы. Но тот, у кого есть уверенность в душе, тот, кто разделяет принципы, которых придерживается весь народ, быстро поднимается, примыкает к общей шеренге. Это закономерность движения вперед.
Щербаков не вышел из общего строя. Он споткнулся. Его воззрения на жизнь не расходились с моральными воззрениями общества, и это помогло ему в трудную минуту не смалодушничать, мужественно сказать: «Да, я ошибся, не на ту дорогу свернул».
Еремин вспомнил последнюю встречу Щербакова с Рутковской.
…Рутковская сидела в кабинете следователя. Вошел Щербаков. Она вскинула на него глаза. Несколько секунд длилось молчание. Она небрежно потушила сигарету. Он стоял у дверей и не сводил с нее глаз.
— Здравствуй, Олег. Что, не узнаешь? Подойди же.
Голос ее был печален и нежен.
Еремин встал из-за стола и подошел к окну. «Эгоистка, лгунья, черт в юбке — и вдруг такая искренность в голосе», раздраженно думал он.
— Аня, почему ты так… подло обманывала всех нас? — Щербаков все еще стоял у двери. — Почему?
— Так получилось, Олег. Ты меня еще любишь?
— Нет. Скажи мне правду, а ты меня любила когда-нибудь?
— Нет. Я любила Холостова. Одного Холостова. Понимаешь?.. Его одного… Теперь мне все равно.
Она вздохнула, равнодушно посмотрела на Щербакова. Полковник по привычке ходил по кабинету, заложив руки за спину. За свою жизнь он повидал много человеческого отребья. Были шпионы, диверсанты, валютчики. Никогда у него не возникало чувства жалости к ним. Он знал: мусор надо убирать с дороги, — и с радостью убирал его. Грядущее создавалось в упорной и трудной борьбе.
А сейчас он чувствовал жалость к Рутковской. Просто до боли обидно было за эту молодую женщину, за ее попусту растраченные силы. Травма детских лет, встреча с Холостовым привели ее в тюрьму, отлучили от общества. Понимает ли она всю степень своего падения? Можно ли ее вернуть к жизни, к Жизни с большой буквы? Он взглянул на Рутковскую. Отблеск солнца освещал ее лоб и щеку. Она походила на очень усталого человека, который слушает далекую музыку, не пытаясь ее понять. Еремин вызвал конвоира:
— Уведите ее.
Она поднялась и, не поворачивая головы, сказала:
— До свиданья, Олег.
Еремин начал заново перечитывать все документы дела. Последнее заявление Рутковской. Она настоятельно просит устроить очную ставку с Холостовым. Зачем? Это не добавит в дело ничего существенного: все ясно, как на ладони.
Справка из главка о работе Холостова в экспериментальной мастерской.
Копии актов о затопленных судах. «Палтус» — последнее судно, затонувшее в водах острова Туманов. Почти под всеми актами стояла подпись Холостова. Бессменный председатель всех аварийных комиссий.
«Почему так долго молчит Суровягин?» — думал полковник.
Зазвонил телефон. Еремин схватил трубку. Председатель комитета интересовался делами на острове Туманов и торопил завершить затянувшуюся историю с Холостовым до первой его попытки перебраться за границу.
Полковник положил трубку и некоторое время сидел, откинувшись на спинку кресла. Потом вызвал машину и поехал в торговый порт.
