Владимир Михайлов - Вариант "И"
Американскому обществу, чтобы сохранить спокойствие, оставалось одно лишь: самоизолироваться. Так и случилось, и новый президент — белый, конечно — выбросил именно этот лозунг, что успокоило общество, но лишь на короткий срок.
А остальной мир продолжал жить и развиваться независимо от того, что происходило в Соединенных Штатах. Ислам, легко воспринимаемый и бедными, и богатыми, динамичный и нередко фанатичный, быстро распространялся в Африке и в Юго-Восточной Азии. Исламские миссионеры зачастили в Китай, и не без успеха. Пекин даже стал терпимо относиться к сепаратистскому движению в мусульманском Восточном Туркестане, возникшем еще в двадцатом веке. На Олимпийских играх-2004 в Кейптауне многочисленная китайская делегация даже выставляла напоказ свои дружеские отношения со спортсменами мусульманских стран — но то была, разумеется, лишь вершина айсберга…
…Размышляя так, я пропустил мимо ушей солидную часть изгоновского текста, а когда хотел снова вслушаться, мне помешал кто-то, опустившийся на стул рядом со мной; стул этот еще минуту назад был занят, но вдруг освободился, как по заказу. Я совладал с собой и даже не повернул головы, когда прямо в ухо мне едва слышно прошептали:
— «Реан» — доктору. В центре все в порядке. Смена произошла.
Предупреждение оказалось полезным. Яичко было гусиным. Извлечено целым и сварено.
Я лишь поднял брови, продолжая смотреть на докладчика, но совершенно перестав слышать его. Присевший рядом правильно истолковал этот знак удивления — ко мне следовало обращаться по рации — горошина с самого утра лежала у меня в ухе, — но никак не путем личного контакта. Он так же шепотом пояснил:
— Сильные помехи: театр заэкранирован, сигнал не доходит.
Я чуть кивнул; это было разрешением продолжать информацию.
— Вас просят до события разобраться со списком. Непременно до начала.
Второе: интересующий вас не найден. Продолжать поиски?
Тем же движением головы я выразил согласие. Курьер исчез, и можно было вновь обратиться к докладу.
Продолжал повсеместно расти терроризм. Чаще всего к нему прибегали наркодельцы. Но не только они! — вещал Изгонов. — Для первого деценния двадцать первого века угроза мировой войны, спровоцированной терроризмом, вовсе не была пустым звуком, напротив. Европа изо всех сил искала союзников, и кое-кто там уже заговорил о каких-то уступках России, в частности об очередной отсрочке выплаты процентов по кредитам.
Были даже начаты переговоры — но без ощутимого успеха. Похоже, в те дни в России стали потихоньку рассчитывать уже на другие вливания. Кстати, если уж о том пошла речь, в Москве, Питере, Новосибирске к тому времени появились отделения банков, о которых еще недавно никто и не слышал.
Банки были не российскими, имелись подозрения, что при их посредстве осуществляется финансирование крупных террористических организаций. И деньги на это шли прежде всего — откуда? С Востока, разумеется…
Товарищи! Попрошу тишины! Господа! Так невозможно!.."
Этот крик был исторгнут из самых глубин изго-новской души, чтобы остановить залп выкриков из зала, который обрушился на докладчика после этого его заявления:
"— Это не доказано! — Клевета, клевета!.. — Вы оскорбляете честных банкиров! — А кто обучал и снабжал террористов, если не ваши политические предки, когда они еще находились у власти?!.
— Тише, господа! Ясно, что он врет, но дадим ему договорить! Он уже саморазоблачается, разве не понятно?.."
На самом деле в вопросе взаимоотношений банков и террористов до сих пор оставалось много загадок.
В целом уже в первом деценнии этого века в России возникли и стали уже определенным образом проявляться пусть еще и не вполне четкие идеи относительно развития страны в ближайшие десятилетия. Изгонов пытался доказать, что их развитию надо положить предел. Мы же полагали иначе.
Нам было совершенно ясно, что при сохранении прежнего положения вещей у России оставался только один путь: с воспоминаниями о былом мировом величии отправляться в лагерь поставщиков сырья и рабочей силы во все отрасли — от фундаментальной науки до укладки асфальта…
…Тут размышления мои снова прервались, потому что недолго пустовавшее место рядом со мной снова оказалось занятым. Вначале я уловил целый комплекс ароматов преуспевающего мужчины: горьковатый запах дорогого лосьона, чуть приторный — дезодоранта, привычный — хорошего табака и вызывающий легкую ностальгию коньячный букет. Все это прекрасно монтировалось с давно знакомым образом несостоявшегося адмирала Игоря Седова.
— Привет четвертой власти, — проговорил он в полный голос, не обращая внимания на слушавших доклад соседей. — Так и думал, что ты где-нибудь здесь тусуешься. У тебя уши не вянут от его болтовни?
— Ну почему же, — сказал я. — Интересно ведь, в каком гробу он собирается похоронить идею монархии.
— Да плевать ему на монархию, на деле они всего лишь против ислама.
Потому что Изгонов пытался как-то договориться с азороссами, но требовал идеологических уступок. Он их идеологии никак не приемлет, а без собственной догматики и популизма его партия — пустое место, полный вакуум…
На нас зашикали: оказывается, мы мешали слушать людям, принимающим все говорившееся всерьез. Были тут, оказывается, и такие.
— Давай выйдем, разомнем кости, а то у тебя, наверное, дейдвуд уже онемел и вал не проворачивается… Поболтаем где-нибудь в буфете, как два разумных человека, — предложил Изя.
Я пожал плечами: в конце концов, почему бы и нет?
— Только застолбим места. Мне еще мое может понадобиться.
Изя наклонился к соседям и грозно предупредил, я же на всякий случай положил на кресло носовой платок. Изя вытащил из кармана небольшой пакетик из оберточной бумаги и бросил на свое место.
— Что там у тебя? — поинтересовался я. — Как бы не увели.
— Пусть попробуют. Ну, пошли.
Мы выбрались в коридор и направились к буфету. По дороге он заговорил. Я ожидал, что Липсис начнет хохмить, но он, как оказалось, был настроен серьезно.
— Я вот тут слушал его — с балкона, пока тебя не обнаружил, — и подумал: что касается позиции Федеральной партии, то давно известно, что сам по себе факт — ничто, зато его интерпретация — все. Я бы сказал даже больше: фактов как таковых вообще не существует, ибо мы с самого начала имеем дело только и исключительно с истолкованиями. — Он усмехнулся. — Даже если событие в миг своего совершения запечатлено на пленку — слишком многое зависит от точки, в которой помещалась камера. Что уж говорить о показаниях свидетелей! Но если это справедливо по отношению к частному случаю, то тем более относится к истории в целом, поскольку здесь количество интерпретаций следует перемножить на число самих событий, верно? Произведение этих чисел и дает нам количество возможных вариантов — во всяком случае, порядок величины. Согласен?
