Владимир Михайлов - Вариант "И"
Я медленно докурил сигарету, швырнул окурок в урну, которую обнаружил не сразу. В Москве любят размещать эти полезные приспособления в таких закоулках, куда заглянешь не сразу. Полчаса ожидания вскоре истекли. Я еще раз окинул взглядом доступнуо обозрению часть улицы: никого, в смысле кто угодно, только не она. Ну что же, собственно, ничего иного я и не ожидал, nicht Wahr? Повернулся и, настрого приказав себе более на эту тему не думать и не фантазировать, вошел в театр, настраиваясь уже исключительно на предстоящую работу.
Я предполагал, что высказать свое отношение к монархии вообще, и каждому из претендентов в частности, народу из разных партий и движений соберется немало. На деле зал оказался набитым под завязку. К счастью, для прессы места были зарезервированы; впрочем, задержись я еще на несколько минут, возникли бы сложности. Усевшись, я стал оглядываться в поисках возможных знакомцев. Раз-другой почудилось, что узнаю лица, но уверенности не было, и вскакивать не хотелось. Если это действительно знакомые, то увижу их в перерыве, а не удастся — небольшая беда, я был здесь не ради них. Вот и стало тише, публика зааплодировала, и на сцене появились один за другим отцы-руководители совещания от крайне левых до столь же удаленных от центра правых и чин чинарем продефилировали к своим местам в президиуме. Я смотрел на них, опознавая каждого. В большинстве своем это были лица, широко известные.
Я ожидал, что установочный доклад будет делать Изгонов. Видный политик, представляющий влиятельную в прошлом партию, ему и карты в руки. Но к моему удивлению, в повестке дня оказались целых два вступительных доклада, и если Изгонов будет явно оглашать антимонархическую точку зрения, то вторым скорее всего окажется кто-то из самых громогласных проповедников единовластия, пусть и конституционного. Тут важно было, какого направления будет придерживаться монархист: будет ли он евророссом или азороссом, приверженцем Алексея или Александра. Потому что, по сути дела, здесь предстояло развернуться серьезной агитации в пользу того и другого претендента, но часовой доклад мог быть предоставлен стороннику только одного из них. А это куда важнее десятиминутных выступлений в прениях. Мы — я имею в виду команду, за которую играл, — заранее постарались повлиять на оргкомитет совещания, но каким будет результат, до последнего мгновения так и оставалось неясным.
Первым на трибуне действительно оказался Изгонов, о котором все знали, что он оратор не слишком одаренный. Запас его аргументов не пополнялся годами, зато повторял он их с завидным упорством, не обращая внимания на то, насколько они соответствуют реальной обстановке. Пока он утверждался на трибуне, откашливался и разбирался в заготовленном тексте, оставалось только горестно вздохнуть о судьбах демократии в России. Этот опытный аппаратный боец, к тому же жаждущий власти для себя лично, а не для кого-то другого, просто не мог позволить никому прослыть борцом номер раз за сохранение народовластия. Если референдум не состоится или выскажется против монархии, то на президентских выборах сорок восьмого года Изгонов снова выставит свою кандидатуру, а уж коли он так решил, попасть в докладчики было для него делом техники. Тем более что, кроме него, на это право слева мало кто и претендовал.
Докладывал он, как и следовало ожидать, достаточно уныло, боясь оторваться от текста, в котором, похоже, ориентировался из рук вон плохо; что и понятно — не он же писал. Однако если отстраниться от его ораторской бездарности, традиционно обязательной для большинства российских руководителей послеленинских времен, от протяжного «эээ…», которым он начинал каждое третье слово, доклад представлял собой определенный интерес. Целью его было доказать, что России не нужен ни монарх, ни президент, а нужно великой стране коллективное руководство, реализуемое только через сильную партию. Поскольку текст был роздан участникам совещания и прессе заранее, я во время доклада развлекался тем, что старался установить — сколько раз докладчик отступит от материала хоть на одно слово. К чести Изгонова надо заметить, что он не изменил ни буквы, если не считать многочисленных «вот», коими он приятно разнообразил свое выступление.
Весь доклад, за исключением непродолжительной вводной, в которой на всеобщее осмеяние выставлялись всем известные аргументы в пользу восстановления в России наследственного правления, создания конституционной монархии, являлся, по сути дела, достаточно детальным изложением российской истории за последние полвека. Изложением, правда, достаточно тенденциозным, поскольку все беды приписывались именно единовластию, правда, в президентском варианте.
Но вскоре, однако, слушать Изгонова стало неинтересно. Он слишком много врал, порой делал совершенно немыслимые натяжки. Развлечься можно было разве что отдельными выкриками из зала вроде: «Нет Карлы, кроме Марлы, и Изгонов — пророк его», а также вспыхнувшей однажды дракой — быстро погасшей по принине несоответствия весовых категорий, в каких выступали состязавшиеся стороны. Кроссворда под рукой, к сожалению, не оказалось.
И я тогда начал шутки ради редактировать изгоновский текст, хотя выкрики из зала, относившиеся либо к докладчику, либо к тому, о чем он распространялся, и мешали этому занятию. А докладывал сей оратор в общих чертах следующее.
Начал Изгонов аb ovo, с деценния первого: 1996 — 2005.
«Основные точки и узлы: президентские выборы-96. Вот. Их следствие: полная неспособность укоренившейся чиновничьей системы управлять Россией. Отсутствие единой идеи, невзирая на призыв к ее поискам. Тем более что и тогда ее искать не надо было, она всегда существовала, ее просто пытались задушить, замалчивали, над нею издевались, вот…»
Он имел в виду, естественно, свою партийную идею. Партия Изгонова сейчас именовалась Федеральной, но в те времена носила еще старое название. Но тут же кто-то из зала (мною не опознанный) выкрикнул, явно желая вызвать докладчика на дискуссию:
«Вы бросьте насчет идеи! Она и тогда была, и называлась она — Центробежные силы, и проявлялась ярче всего на Северном Кавказе, но быстро проникала и укоренялась и на русских территориях: вспомните Сибирь, Урал, Дальний Восток, хлебные области. А что вы сделали, чтобы уменьшить влияние этих сил?»
Изгонов, однако, привычно пропустил реплику мимо ушей и от текста не отошел:
«Бессилие власти, вернее — того, что по старой привычке еще продолжало именовать себя властью, на деле таковой уже не являясь. Бессилие во всем: в попытках хоть как-то обуздать реальную экономику; ввести в пристойные рамки уголовщину и все с нею связанное; справляться со все умнежавшимися попытками анклавов уйти в отрыв, унося с собою все, что удастся прихватить, что плохо лежит; создать хоть сколько-нибудь боеспособную армию — хотя бы для внутренних войн, о внешних никто всерьез не думал — и так далее».
