Вероника Кузнецова - Дневник штурмана
Не хочется писать о мистере Гюнтере, но раз уж я разобрала по косточкам и командира, и первого штурмана, то надо бы упомянуть и о бортинженере. Боюсь, что я была слишком несправедлива к этому человеку. Мне с самого начала не понравилось его желание подчеркнуть свои достоинства, поэтому я зачислила его в разряд служак-подлипал, а если разобраться, то ему всего лишь хочется, чтобы командир оценил его деловые качества и замолвил за него словечко при окончательном рассмотрении его кандидатуры для полёта на Т-23-7. Знала бы я самого начала, ради чего он так старается, у меня бы не возникло ложного и, к сожалению, сильного чувства неприязни. И ведь он лезет из кожи вон не ради денег и не ради славы. Другой всю жизнь греется на тёплом местечке, и уютно ему и доходно, а мистера Гюнтера привлекают сложные и опасные полёты, куда берут лишь избранных, чьих имён никто не знает. Ему известно, что его ждут большие трудности, очень тяжёлая работа, что он может погибнуть, но его это не останавливает. Так можно ли осуждать человека за то, что ради такой цели он всячески выставляет напоказ свои способности? А что ему ещё остаётся делать? Если бы он их скрывал, то никто бы внимания на него не обратил и не стал бы даже рассматривать его заявление. Конечно, я была к нему очень несправедлива. Не могу сказать, что я стала считать его лучшим из рода людского, но он сильно вырос в моих глазах. А жаль, что в экспедицию на Т-23-7 не берут женщин.
Я намеревалась в своём дневнике точно отражать события, поступки людей, которые работают вместе со мной, и то немногое, что мне удаётся заметить в их поведении, выражении лиц, чтобы в случае несчастья эта тетрадь стала документом, по которому можно было бы судить о том, как жила одна из жертв и как воспринимала происходящее до самой своей смерти. Однако день сегодня вновь прошёл тихо и спокойно. К счастью, конечно. Если бы в специальной камере не лежало тело убитой женщины, такое затишье радовало бы и позволяло надеяться на благополучный исход экспедиции, но преступление было совершено и ожидание, когда и как убийца вновь подаст о себе знать, невыносимо.
Сегодня вечером я не выдержала и спросила у командира, когда он вернулся в рубку после переговоров с учёными, показывают ли их приборы хоть что-нибудь, и зачем они вообще нужны, если не могут определить убийцу. Мистер Уэнрайт обратил на меня спокойные серые глаза. Я знала, что, даже если бы ему не понравился мой вопрос, он бы на него всё равно ответил, но не было похоже, что он был очень уж недоволен. Мой интерес к событиям не объяснялся праздным любопытством, да и бортинженер и первый штурман смотрели на него выжидающе.
— Как бы ни были совершенны их приборы, мисс, но они не могут заглянуть им в душу. Кроме того, испытаниям подвергаются опытные специалисты, хорошо знакомые с работой этих приборов и их возможностями, а следовательно, и с их недостатками. Убийце из среды таких специалистов некоторое время удастся обманывать контролирующие его мозг приборы, пока безумие не станет слишком явным. Нам остаётся лишь ждать, но будьте уверены, мисс Павлова, что учёные заинтересованы в скорейшем выявлении преступника не меньше, чем вы.
— А что показывают их приборы сейчас, сэр? — поинтересовался первый штурман. — Неужели ни у кого не наблюдается каких-либо отклонений от нормы?
Мистер Уэнрайт продолжил объяснение прежним ровным голосом:
— Отклонения наблюдаются у всех, но в разной степени. Фиксируется сильное эмоциональное возбуждение, раздражительность, переходящая в ярость, страх. Каждому приходится бороться с собственным легионом бесов. Пока ясно лишь одно: что планета, действительно, влияет на психику человека, пробуждая худшие из инстинктов.
"Каждому приходится бороться с собственным легионом бесов". Как хорошо он сказал! Кажется, это слова из Евангелия, но приведены они очень к месту. Только он ли так удачно выразился или лишь повторил фразу кого-то из учёных, дававших отчёт по работе?
— Сэр, кто больше подвержен эмоциональному возбуждению: те девять человек, которые вызвались на себе испытывать влияние планеты? — спросила я.
— Как это ни странно, нет, — ответил командир. — Конечно, делать выводы ещё рано, однако как раз эти девять человек лучше владеют собой, чем многие из тех, кто лишь на короткий срок выходит из корабля.
— Может, от сознания, что они добровольно подвергаются риску? — предположил бортинженер, опережая меня.
— Или потому, что это самые мужественные люди, — возразила я, в мыслях возвышая, прежде всего, Ивана Сергеевича и Тома Рока. — Только самый сильный и уверенный в себе человек решится подвергнуть себя такому испытанию.
— Возможно, некоторые из этих уверенных в себе людей уже сейчас вынуждены обманывать приборы, — охладил наше восхищение мистер Форстер, и смерть Серафимы Андреевны вынуждала меня с ним согласиться.
9 февраля
Мне непонятно поведение преступника. Если планета делает людей кровожадными маньяками, для которых вся жизнь сводится к терзанию жертв, то поведение убийцы Серафимы Андреевны нетипично. Я каждую минуту боюсь услышать, что этот зверь на кого-то напал, но его бездействие тоже меня пугает. Почему, раз пролив кровь, он не возбуждается при виде людей, с которыми мог бы сделать то же, что и с первой жертвой? Наверное, тогда бы приборы сразу выявили его и позволили обезопасить от него его коллег. Неужели убийца, отрезавший голову убитой им женщине, так разумен, что из чувства самосохранения подавляет в себе кровожадные инстинкты? Но как долго он сможет сдерживаться? Что произойдёт, когда жажда крови одержит верх над осторожностью? Вдруг приборы зафиксируют, а люди увидят на экранах, как существо, которое они считали человеком, бросится на ближайшего к нему коллегу и растерзает его? Когда приходит моя очередь дежурить, я со страхом смотрю на экраны, опасаясь, что вот-вот выявится убийца. И не мной одной владеют такие чувства. Бортинженер тоже очень напряжённо смотрит за движениями людей вне корабля, да и первый штурман, как ни пытается скрыть свои чувства, тоже очень насторожен, что меня с ним примиряет. Из нас четверых лишь командир соблюдает видимость полнейшего спокойствия, но, конечно, лишь видимость, потому что ни один человек не может не испытывать тревогу при подобных обстоятельствах, если не за себя, так за других.
Мне бесстрастная манера мистера Уэнрайта держаться очень не нравится, зато бортинженера она приводит в восторг, и он пытается ему подражать, правда, не слишком успешно, особенно когда волнуется или беспокоится. Дедушка мне рассказывал, что внешне и по поведению отличить последние модели роботов от живых людей было почти невозможно, они напоминали исполнительных, сдержанных, с достоинством державшихся людей, поэтому уничтожать их было не только трудно, но и страшно: казалось, что убиваешь себе подобного, — и некоторые даже сходили с ума, считая себя палачами. Хотелось бы мне знать, кто выглядел бы человечнее, мистер Уэнрайт или последняя модель робота, если поставить их рядом.
