Василий Щепетнёв - Хроники Навь-Города
Но это зеркало — особое. Смотрись не смотрись — себя, любимую, не узришь. Постучишь легонечко по тусклой поверхности — и вот он, ненаглядный, нещечко наше.
Так и сейчас — из тёмно-зелёной мути показался старикашка.
— Рад вновь видеть тебя, ясновельможная Панночка. Вижу, резвость не покинула тебя?
— А тебя?
— Я что, лежачий камень, уверенный, что и без меня всё прекрасно обойдётся. Или не прекрасно, или вовсе не обойдётся, а совсем напротив.
— Тогда-то, мил друг, ты своё заточение и покинешь.
— Буду иметь полное римское право, — невозмутимо ответил старик.
— Не кажется тебе, что ты ведёшь себя нечестно?
— Кажется — не то слово, ясновельможная Панночка. Я в этом абсолютно уверен.
— И…
— И — ничего. Уж ежели Высокий Конклав решил, что моё место Прометеево, то так тому и быть.
— Высокий Конклав давно уже рассыпался в пыль.
— Ты уверена? Впрочем, и пыль — форма существования материи. Я дал слово, и покуда я есмь то, что есть, нарушить его не могу. А нарушу — кем стану? Ты ж первая отряхнёшь мой прах со своих прекрасных ножек. Не спорь, не спорь, прекрасных.
— Значит, ты — в стороне.
— Почему ж? Душой я с тобою. Правда, душа у меня крохотная, спорно даже, существует ли она, душа покоя. Зато камень на ней преизрядный. Из него я и подарочек сделал. Держи!
Из зеркала выкатились два браслета.
— Нефрит! — с гордостью сообщил старик.
— Спасибо, но…
— Но по-прежнему энергия равняется массе, помноженной на квадрат скорости света. Скорость, правда, уже не та, но хватит, надеюсь. И вообще, я постараюсь быть поблизости — насколько позволит Нижний Мир.
— Для меня он давно чёрен — Нижний Мир, — вдруг призналась Панночка.
— Да? — Но по виду нельзя было понять, удивлён старик или притворяется из вежливости. — Они в Нижнем Мире времени не теряют.
— Если не думать о худшем.
— Думай недумай, а жито сей. Ладно, не буду отвлекать, ясновельможная Панночка. Путь твой далёк, но горняя тропа свободна. Когда-нибудь свидимся.
Зеркало померкло, мгновение-другое — и нет ничего.
Она сдвинула занавески — серебряные воздуха, сама ткала, сама расшивала. Давно это было. Очень давно.
Примерила браслеты. Почувствовала — впору. Она бы и без них обошлась, но всё-таки приятно, что помнят.
Панночка оглянулась. Присела на дорожку. На табурет, конечно, но принято считать — на дорожку. Перебрала всё в памяти — не забыто ль важное? Не помнится ль нечто ещё более важное, но сейчас — лишнее?
Идти нужно.
Она подхватила котомку с котом, шагнула за порог.
За полночь. Время есть.
Но и дорога. Ножками — прекрасными ножками, — как утверждал Каменный Хозяин, шествовать ей луну. Ступу какую сыскать? Можно, но неэстетично. Помело? Совсем глупость.
Нижним путём идти — сердце не лежит. Остаётся путь горний. Отчего ж нет? Прежде она любила его, и даже из Зимнего в Петергоф добиралась именно им, держа под руку Фике вот так, как держит сейчас котомку с котом. Масса ведь не играла значения никакого, была бы добрая воля.
А потом пошли тропки другие, тайные. Тёмные.
Она шагнула. Путь горний, но перебирать прекрасными ножками всё-таки нужно самой.
Луна, новая Луна Преображения, малиновая в зените, чёрная у горизонта, сейчас казалась бесконечным маковым полем в пору цветения. Она прошла мимо, поднимаясь выше и выше. Солнце распустило космы на полсистемы, ожидая, кто причешет и уложит их, вернув облик степенный и респектабельный. Ну нет, ей это не по силам.
Слишком далеко идти не хотелось. Ну, Марс, ну ещё куда ни шло, Юпитер.
Стая Чёрных Журавлей покружила рядом. Кот выпростал лапу. Нет, дружок, эта дичь не про тебя.
Вдруг журавли сложили крылья и пали вниз, к провалу щели Кассини. Замечталась, далеко зашла. Звёздные соколы близко. Тут уж кот не озорничал, чувствовал, разорвут и не заметят, как разорвали многих: «Королёва-два», посланного вслед первому спустя три десятка лет, «Кориолана», да мало ли каравелл позднего Межпотопья не вернулись к родному причалу?
Прежде она не упустила бы возможности подстрелить птичку-другую, но сейчас решила разойтись миром.
Соколы тоже — огненным виражом салютовали Небесной охотнице и полетели прочь, к облакам Оорта, где ждал их сокольничий. Когда-нибудь и она туда сходит, поглядит, правду ль бают про сокольничего-то, но это потом.
Сатурн всё чаровал своими кольцами, как первый петух на деревне. У других — Юпитера, Урана, Нептуна — тоже колечки есть, но цыплячьи. А Сатурн кукарекнет — до самых дальних звёзд долетит, что живёт диво дивное на радость себе и белому свету.
Она решительно повернулась назад. Пора к Земле.
Блуждающий парусник Небесов пролетел рядом. Летел, но по виду висел на месте. Она подошла поближе, постучала в круглый иллюминатор. Физиономия небеса, недоуменная, испуганная, мелькнула на мгновение. Нашла дело — пугать путешественников, им и без того страхов страшных хватает. А что, если войти внутрь, попросить кофею, поболтать о том о сём? Как бы не перемолодиться ненароком.
Панночка сосредоточилась на дороге и уже не обращала внимания ни на комету, что летела неспешно к Солнцу, распустив хвост и расставив крылья, ни на рой камешков, пущенный ей вслед вулканом Европы, ни даже на Звёздного Скитальца — феномен редкий настолько, что ни сам Иши Накамури, предсказавший его, ни вся Лунная обсерватория, искавшая Скитальца вплоть до Момента Преображения, не видели тёмного, в треть астрономической единицы, шара, летавшего беззаконно от звезды до звезды и сейчас вдруг решившего навестить Солнце.
Марс мирно остался по правую руку, она когда-то, в Межпотопье, провела здесь славный месяц, растянувшийся на целый год — марсианский год. Луна опять напугала громадою тёмно-вишнёвых морей, средь которых порой мелькали голубые огоньки селений селенитов, неортодоксальных Небесов.
Земля под ногами клубилась грязно-жёлтой тучей. Не так, не так встречала она прежде — белой чистотой и голубой надеждой. Панночка примерилась — наступал момент ответственнейший. Согнув ноги (действительно, что ли, омолодиться?), она летела над лесом, ища приметные места. Вот впереди показались верхушки глаз-мачт Крепости Кор. Пора переходить на менее экзотичный способ передвижения, ни к чему смущать честных рыцарей.
Опустилась она плавно, полного ведра не расплескав. Ведра, правда, не было при ней, ни полного, ни пустого, но традиционное пожелание она выполнила.
Полянка потихоньку зарастала мелким осинником. Грибов, увы, нет. Нет — будут, приходи через неделю, кругами встанет осиновая ярь; приходи, собирай да поминай добрым словом проказливую Панночку, что летела-летела и села.
