Павел Комарницкий - День ангела
Орех, хрустнув, распадается у меня в пальцах. Сколько можно… Не выдержал орешек.
— Ну хорошо. Хотя чего тут хорошего… Ну а если?..
Я снова посылаю мыслеобраз. Удобная всё-таки штука — телепатия.
Снова трибуна, и снова на ней маленький человечек, только на этот раз лысый. Толпа расхристанных матросов и солдат. Долой Временное правительство! Даёшь!..
(Дадут, ох, дадут… Век не прожуётесь!)
А не так далеко, в тёмной ноябрьской ночи на тёмной воде Финского залива поднимает длинные стволы орудий линкор. В подслеповатом свете слабых электролампочек в башнях линкора сосредоточенно и быстро работают господа офицеры. Морские асы, честь и гордость ещё недавно могучего российского флота. На полу башни валяется труп революционного матроса, куски мяса разбросаны под ногами. Некогда, некогда!
Орудия линкора разом выпыхивают огонь. Грохот залпа заглушает пронзительный, быстро удаляющийся вой тяжёлых снарядов.
Точка обзора мгновенно переносится назад, к Смольному. Вернее, тому, что от него осталось. А осталось не так много — пара обломанных колонн, груды дымящегося щебня, освещаемые заревом неохотно занимающегося пожара. Здравствуй и прощай, Великая Октябрьская Социалистическая революция…
Уэф тяжело смотрит на меня. В моём мозгу всплывает ответ — группа разноцветных генералов — русских, французских, английских, американских и разных прочих румынских, увешанных цацками, яростно спорят, хлопая по разложенной на столе громадной карте бывшей Российской Империи. Ясно. Идёт раздел имущества…
— Именно так. Если бы не этот маленький лысый человечек, ваша страна давно бы перестала существовать. Бывшая здесь тогда Российская Империя прогнила насквозь, что бы сейчас ни говорили. Здоровое государство разрушить изнутри практически невозможно. Оно должно предварительно хорошенько прогнить.
Я в растерянности. А если бы…
— А если бы, а если бы… не жизнь была б, а песня бы. Правильно сказал?
Вот уж не ожидал… и поговорками сыплет папа Уэф…
В моей голове возникает следующая картина — здоровенный голый детина, волосатый и бородатый, сучит ногами в кровати, ревёт басом, пуская слюни. А вокруг суетятся ангелы. Один кормит детину с ложечки, другой вытирает попу — обкакался, сердешный… Очень смешно.
— Вот именно. Никто за вас жить не будет. Вы, люди, должны сделать свою жизнь сами. Мы можем только помочь.
Уэф смотрит на меня уже устало.
— Предвосхищая твои дальнейшие попытки пересмотра истории, скажу сразу — если бы не Чингис-хан, вы сейчас здесь жили бы по законам шариата. Причём такого шариата, что теперешние исламские режимы в Поясе Зла показались бы тебе верхом либерализма. Да и не вы бы здесь жили-то… Именно Чингис-хан и его последователи сокрушили могучие мусульманские державы, затормозили развитие всего исламского мира. И Китая. Ну и вашей страны тоже… А то, что монголы не дошли до Последнего моря и Европа уцелела — так это вовремя умер хан Угедэй. Ни раньше, ни позже. Обычное точечное вмешательство.
Я смотрю на Уэфа немигающими глазами. В глазах у меня стоит видение — пламя древней Рязани… Златоглавый Киев… и триста лет монгольского ига…
— И не смотри так! — вдруг взвивается Уэф. — Нельзя было раньше, понимаешь?
Он чуть не плачет. Мудрый, добрый ребёнок…
Я чувствую раскаяние. Ведь сотни лет прошло с тех пор. Ну кто из наших соотечественников сегодня будет плакать из-за монгольского ига?
— Ты балбес, Рома, — Уэф овладел собой, — как подавляющее большинство людей. Но я хочу сказать, чтобы ты сам понял. Вот в разных странах в разное время к власти приходили жестокие правители, насаждавшие бесчеловечные законы. Зло свирепствовало повсюду. Так почему же зло до сих пор не победило во всём мире, окончательно и бесповоротно? И почему эти правители чаще всего погибали и погибают насильственной смертью, а если не они, то их дети, в крайнем случае внуки?
Так вот, Рома. Добро имеет свойство самовоспроизводиться. Цепная реакция добра — обычное дело. А зло всегда требует насильственного насаждения, сознательных и немалых усилий. Это как держать над головой штангу — против тебя работает закон всемирного тяготения, а твои силы не бесконечны. И как бы ты ни был силён, рано или поздно штанга всё равно рухнет тебе на голову. Такова уж неизбежность этого мира.
— Так что теперь, — не выдерживаю я, — как у нас тут недавно любили талдычить, «победа коммунизма неизбежна»? И можно чесать пузо, а всякая сволочь пусть жирует?
Уэф морщится так, будто разжевал лимон. Хотя нет, лимоны-то они как раз едят не морщась… Сколько времени потратил на деревенского дурня…
— А ты не жалей времени, папа Уэф. Надо же мне начинать умнеть.
Он заливисто смеётся.
— А ты и так понемногу умнеешь. Общение с Иоллой явно тебе на пользу. Так что лекция на сегодня закончена. До остального дойдёшь сам. Дойдёшь, дойдёшь, я уже разобрался в твоей голове немного.
Вот сейчас он скажет: «Всё у меня»
— Нет, не всё. Ты помнишь вашу древнюю сказку про некую тварь… Да, гидру. У неё вместо одной отрубленной головы вырастали две. Это очень точный образ зла. Так вот, Рома. Бессмысленно рубить гидре головы, бессмысленно пытаться одолеть гидру зла только нахрапом, прямой и грубой силой. Гораздо лучше уморить её голодом, пусть она жрёт сама себя. Надо просто не позволять обрывать цепочки великой цепной реакции добра, и постоянно запускать всё новые и новые. Сеять разумное, доброе и вечное. Вот так вот.
— Что тут происходит? — Ирочка стоит на пороге кухни, глядя на нас. Мы так увлеклись беседой, что я даже не заметил, как она вошла. Даже не почувствовал — во дела!
— Родная, прости, что не встретил, — я чувствую раскаяние, — но тут такая беседа… В общем, твой папа пытался сделать так, чтобы я поумнел. По-моему, у него ни фига не вышло.
Обвальный хохот. Ирочка смеётся взахлёб, аж присела. Уэф заливается серебряным колокольчиком. И мама Маша смеётся своим роскошным контральто, откуда-то сбоку, вне круга изображения — она, похоже, незаметно наблюдала за нашей дискуссией.
— Вот теперь точно — всё у меня! Спокойной ночи!
* * *В воздухе витают пряные, дурманящие, неповторимые ароматы, против которых бессильны и бензиновая гарь, и тысячи других запахов большого города. Весне надоело ждать, и она наконец перешла к решительным действиям. Враз подёрнулись зелёной дымкой тополя, дружно полезла трава на чахлых замусоренных городских газонах. Здравствуй, май!
Я резво взбегаю на щербатое крыльцо нашей станции «скорой помощи». Сегодня моё дежурство, последнее. Папа Уэф счёл, что я буду полезнее на другом посту.
