Дмитрий Исаков - Мурзик
- Ну как наш харч?
Та невнятно что-то промычала своим набитым тушенкой ртом, а я из вредности перевел:
- Что-то ваш харч в горло не лезет!
Опер опешил.
- Не понял?
Воцарилась тягостная тишина.
- Под такой закусон неплохо бы чего-нибудь эдакого попить бы!
Опер до неприличия слишком громко заржал ("нервы у него ни к черту!") и барско-лакейским жестом распорядился отпустить...
- Что изволите употребить?
- Шампанского! - Мурзик наконец прожевала и всем напомнила, что она все-таки Мурзилка, а не хухры-мухры!
- Пожалуйста! - опер аж весь светился от удовольствия. - Есть еще отличный грузинский коньяк!
- Тоже можно, - я, решив продегустировать все, спросил, - и чего-нибудь легкого и сладкого!
- Вишневого ликера, клюквенной наливки, рябины на коньяке и много-много лимонада! - Мурзик опять начала кабанеть!
- Пожалуйста! - опер почти уже любил нас и ни в чем не подозревал!
- Сенцов, быстро! Одна нога здесь, другая там!
Я с интересом наблюдал реакцию капитана, но ее не было!
Капитан засыпал на ходу, и к тому же энкэвэдэшник его уже не удивлял.
Отослав Сенцова, опер громко окликнул сидящих за соседним столиком и приказал всем очистить зал, а какому-то Петрову наказал строго-настрого обеспечить охрану помещения на предмет утечки секретной информации.
Когда появилось шампанское, Мурзик кушала красную рыбу и маринованные маслята вперемешку с шоколадными конфетами.
Опер, как заправский официант, расставил на столе бутылки и начал их артистически открывать в предвкушении сабантуя. Но я нарушил все его планы.
- Оперуполномоченный Копыто!
Опер удивленно поднял на меня глаза, видно надеясь, что это первые слова грандиозного тоста в его честь.
- Вы уверены, что нас сейчас никто, кроме присутствующих, не слышит?
В моем голосе был металл, а в глазах холодный огонь!
- Так точно! - бедняжка вскочил, как ужаленный, на ходу поправляя портупею и одергивая гимнастерку.
- А то я гляжу, вы тут живете, как на курорте.
Капитан от моих речей все-таки проснулся и весь напрягся, ожидая моего наезда в его сторону.
- И, судя по вашей слишком уж чистой гимнастерке, вы на передовой бываете исключительно при помощи ног Сенцова?
Опер тянулся вверх, как Гагарин в виде памятника на одноименной площади.
- А вы, капитан совсем перестали работать с подчиненными! укоризненно покачал я головой и дружески на него посмотрел.
- Он мне не подчиняется, - ответил капитан и медленно начал вставать.
- Да? Садитесь, - приказал я, - и доложите мне обстановку!
Капитан долго доставал из планшета карту-двухверстку, потом все прокашливался, да так долго, что даже Мурзилка не выдержала и, не доев последний кусок буженины, замяукала:
- Капитан, капитан, подтянитесь! (В оригинале: Мур-мур, чав-чав!).
Капитан наконец удосужился и начал докладывать:
- Справа от Немецкого кладбища до 45-го завода держал оборону 230-й пехотный полк, но уже три дня с ним нет связи.
- А может, уже и полка нет? - спросил я.
- Может и нет, два дня, как с той стороны тихо.
- Небось все атаки отбили, вот и тихо! - подал голос Копыто.
- Дай-то Бог! - вздохнув сказал подошедший политрук, устало присев на стул Сенцова, дрожащей рукой плеснул сере в стакан водки и залпом выпил.
- Будем исходить из худшего, - тихо сказал капитан и продолжил:
- Слева от Красноказарменной до Рогожки стояли ополченцы с "Серпа и Молота".
- Хорошо стояли, - опять ожил опер.
- Родной завод защищали, - выдохнул воздух политрук.
- Не родной, а Гужона, - сообщила Мурзик в отместку за буженину.
- Когда это было, - поспешил я исправить ее бестактность, хотя надо было бы сказать "Зачем?".
- С ними тоже нет связи, - сообщил капитан.
- Значит, завод теперь точно гужонский, - Мурзику все было по фигу. А кладбище, наконец, взаправду немецкое!
У капитана вздулись желваки на шее, а опер потянулся к кобуре.
- А сзади нас, на Сортировочной, вчера была стрельба, - алкоголь и перенапряжение, видимо, подействовали и политрук еле ворочал языком. - А сегодня там тихо.
Все посмотрели на него, потом на Мурзилку в ожидании следующей гадости и клеветы на совдействительность.
- Зря смотрите, - сказал ехидно политрук. - Она этого не знает!
- Чего еще я не знаю? - с вызовом сказала Мурзилка.
- Что Казанскую железную дорогу, а значит и депо Сортировочная при царе строили немцы!
- Значит, мы не только в тюрьме, но еще и в окружении? - Мурзик хоть и выпила достаточно, но дело свое знала туго.
- По всей вероятности да! - подтвердил капитан.
- Я так не играю.
- Вы, дорогая, как никогда, стопроцентно правы, - по-отечески похлопал ее по руке политрук. - Лучше быть свободным и на воле, чем в окружении и в тюрьме.
- Разговорчики! - капитан повысил голос и оглянулся на опера.
- Так надо тюрьму сломать, а окружение прорвать, - Мурзик решительно взмахнула рукой и со всего маха рубанула ей по столу - в результате оперу пришлось пойти умываться, а Сенцову убирать со стола осколки посуды.
- Шли бы вы спать, - капитан сам бы не прочь это проделать, но дела...
Сенцов, аккуратно стряхнув на пол остатки осколков, с трудом приподнял политрука и заботливо повел его прочь.
- Четвертые сутки не спит, - объяснил мне капитан.
- У кого это СПИД?
- И ты, Анжелка, иди спать, - сказал я ей.
- Опять в камеру?
- Я попрошу, и тебя положат в кабинете начальника тюрьмы!
- А он как, ничего? Не очень старый?
Тут, к счастью, вернулся Сенцов и мы быстренько от греха отвели ее спать...
Когда я вернулся назад, за столом громко спорили опер с капитаном:
- ...пусть в доску наш, а ее заслали к нему шпионить!
Заметив меня, они сразу умолкли, а я как будто ничего не слышал, сразу же стал извиняться за Мурзилку:
- Не обижайтесь на нее, товарищи. Это она вас так проверяет. Такая маленькая и такая подозрительная. Это же смешно, что мы попали к немцам, а те нас разыгрывают в целях завладения новейшим секретным оружием.
Опер аж задохнулся от обиды.
- Это я-то немец?
- А что, белокурый, голубоглазый, и потом эти барские замашки?!.. Вы, товарищ капитан, очень внимательно приглядитесь к этому товарищу. Чем черт не шутит, а береженого бог бережет!
На чекиста было страшно смотреть: ему не хватало воздуха, и он все никак не мог расстегнуть ворот гимнастерки. Еще несколько мгновений, и мы его потеряем!
- Но если, капитан, вы за него ручаетесь, то мы, может быть и не сообщим Лаврентию Палычу о его проделках.
Вдруг появившаяся надежда на снисхождение высокого суда вернула к жизни цвет и надежду неотвратимого и справедливого пролетарского карающего органа.
