Михаил Ахманов - Первый после бога
Южное море. Конец сентября 1685 года.
Двадцать два градуса южной широты
Капитан на корабле – первый после Бога, но истинными повелителями «Амелии» были ветер, течения и волны. Оставалось лишь гадать, снисходит ли Создатель к такой мелочи, как руководство погодой в Южном море, или оставляет это на волю Провидения. При сильном попутном ветре скорость судна доходила до четырнадцати узлов, и за сутки корабль одолевал более трехсот миль. Но в иной ситуации, когда ветры не благоприятствовали, а море штормило, плавание на те же триста миль могло занять неделю, или две, или целый месяц. Это не зависело от желания и усилий людей, от искусства капитана, от точности карт и наблюдения солнца и звезд; волны и ветер либо несли корабль в нужную сторону, либо гнали его к черту на рога. Так что Питер Шелтон был очень доволен, когда «Амелия» и шлюп Сармиенто прошли более тысячи миль вдоль побережья за девятнадцать дней.
Берега здесь выглядели удивительно. Не было островов, столь обильных в более южных водах, не было заливов и бухт, подходящих для корабельной стоянки, не было крупных рек, чьи устья удобны для портовых городов. Изредка встречавшиеся небольшие и не очень полноводные реки текли с высоких гор, и только их долины казались обитаемыми. В подзорную трубу можно было разглядеть индейские селения, редкие городки и усадьбы испанцев, темные, еще не зеленеющие поля и скот на прибрежных лугах. Эти оазисы разделялись пустынными безжизненными землями, где не было воды и плодородной почвы, не было даже песка, а только камень – или скалы, или каменные россыпи. Берег континента выглядел так, словно его обрезали гигантским тесаком – едва ли не прямая линия, без привычного мореходам чередования заливов и мысов. Горные пики и мрачноватая расцветка побережья с серыми, коричневыми и черными оттенками добавляли этой картине уныния и безысходности. Совсем не похоже на роскошную природу Ямайки, джунгли Панамы, плантации Виргинии и зеленые поля старой доброй Англии! Питер взирал на этот берег и думал: нет другого места, столь неподходящего для людей да и для любых других созданий тоже. Мнилось ему, что ни единая тварь из тысяч и тысяч сотворенных Господом не согласится по доброй воле жить в таких краях, на узкой полоске пустыни, у подножия грозных гор. Однако полтора столетия назад здесь была процветающая империя, чьи владения тянулись от экватора до южного пролива, и, по словам Уильяка Уму, никто в ней не голодал; у всех имелись земля, одежда и кров над головой. Правда, земли и воды принадлежали великому инке, но он был милостив и дозволял подданным кормиться от их щедрот, собирать урожай и свозить зерно в государственные амбары.
Как это получалось?.. Как народ, разбросанный в долинах рек и по горным плато, подчинялся единой воле, сеял и жал, пас скот, трудился в рудниках, строил города, мосты, дороги и даже свершал походы в океан, достигая земель, еще неведомых в Европе?.. Как говорил Уильяк Уму, в этом нет заслуги прибрежных жителей. Инки пришли к океану с востока, с огромного плоскогорья, что лежит между двумя горными цепями, из мест, называемых сьеррой. Пришли, покорив множество племен, кечуа, аймара, чанка и других, пришли с многотысячными армиями, с медным оружием и твердым порядком. Пришли, завоевали берег океана, правили, по воле богов, землями низин, но сами жили в горах, в городах, возведенных из камня, Кито на севере и Куско на юге. Как утверждал старик, Куско – родовая вотчина великих инков; древний город Мачу-Пикчу находится к северо-западу от Куско примерно в пятидесяти милях, а на двести миль южнее лежит священное озеро Титикака, столь обширное, что его не обойти даже за десять дней. Слушая Уильяка Уму, капитан пришел к мнению, что плато огромно – вероятно, не меньше Англии. И по этой земле гор и ущелий ему предстояло странствовать! Воистину нелегкая задача!
Кроме Шелтона, вниманием старика пользовались только хирург и Никос Костакис. Последний учил язык кечуа, на котором говорили инки, и жаловался, что он скорее подходит для ягуаров и львов, чем для людей; звуки этого наречия были взрывными, гортанными, рычащими, так что чудилось, будто говорящие на нем ссорятся в страшном гневе. Хадсон беседовал с Уильяком Уму при посредстве Костакиса, расспрашивая старика о медицинских приемах инков и целебных травах, растущих на побережье и в горах. От него Шелтон узнал, что воздух сьерры разрежен, и непривычным к этому людям путешествовать по плоскогорью трудно. Верным оказалось и обратное – армии инков, чьи воины были горцами, всегда останавливались на высоте нескольких тысяч футов, чтобы бойцы привыкли к густому воздуху низин.
Уильяк Уму был неприхотлив и быстро обжился на корабле. Его любимым местом стала нижняя ступенька трапа, ведущего на квартердек; здесь, под гиком и кормовой надстройкой, он сидел часами, глядя то на полные ветра паруса, то на вахтенных, тянувших брасы и шкоты, то на море и шлюп дона Антонио Сармиенто. Об этом человеке он не желал говорить, но относился к нему с явной и большой неприязнью. Все попытки Шелтона выяснить, чем провинился Уайнакаури перед другими потомками инков, отчего они не пожелали принять его как родича и, может быть, даже покинули свою деревню, кончались ничем; старик лишь отделывался поговорками, порицавшими злословие. Возможно, здесь крылась тайна, нечто постыдное, о чем Уильяку Уму было неприятно вспоминать – тем более поведать человеку другого племени. «Что ж, неудивительно, – думал капитан, – совсем неудивительно; сам он тоже не стал бы рассказывать о подвигах деда, перебившего тьму испанцев». В старости Однорукий Пит был вполне достойным человеком, но лет за двадцать до рождения Питера-младшего он перерезал бы дюжину глоток за горсть талеров.
Сентябрь, первый весенний месяц в южном полушарии, близился к концу, когда в безлюдном море вдруг возникли на встречном курсе паруса и устремились прямиком к «Амелии». Сыграли тревогу, зарядили пушки, разобрали топоры и мушкеты, но опасения были ложными – в одном из кораблей Дерек Батлер опознал «Москит» Самуэля Лейта. Другое судно выглядело более крупным – двухмачтовый галион, явно испанской постройки, напоминавший неуклюжий сундук под парусами. Определив, что «Амелия» не подходит под разряд добычи, команды галиона и шлюпа салютовали мушкетными выстрелами, затем суда сблизились и легли в дрейф. «Амелия» ответила грохотом палубных орудий. Капитан велел спустить паруса и идти к кораблям на кливере, подав Сармиенто успокоительные сигналы.
Спустя четверть часа бриг встал борт о борт с галионом, и на палубу «Амелии» перебрались Грегор Рокуэлл и Самуэль Лейт. Рокуэлл загорел до черноты и оброс бородой, а у хитроглазого юркого Лейта прибавился шрам под правым ухом, зато камзол сиял серебряным шитьем и сапоги были лучшей кордовской кожи. Капитаны обнялись с Шелтоном и Батлером, кивнули трем другим офицерам «Амелии» и проследовали в салон к столу с копченой рыбой и свининой, ромом, испанским вином и сухими маисовыми лепешками.
