Час урагана (СИ) - Амнуэль Павел (Песах) Рафаэлович
Волков поставил поднос на журнальный столик, опустился на диван рядом с Элис, взял одну из чашек и с демонстративным наслаждением отпил глоток.
— Прошлую ночь, — сказал он, — я не мог заснуть. Лежал и думал о Соле, о его судьбе, о том, как все это могло получиться.
— Послушайте…
— Нет, это вы послушайте! Вы не даете никому договорить до конца. У вас свои соображения, и вы хотите, чтобы мы их подтвердили, ничего больше вам не нужно. Дайте, наконец, сказать!
Они были в лаборатории Туберта, Сол ходил из угла в угол, а Алекс сидел на жестком белом табурете — он занял это место, чтобы не расслабляться и иметь возможность уйти, как только рассуждения коллеги покажутся выходящими за границы здравого смысла.
— Это приходит к нам в виде снов? — спросил Алекс.
— Какие сны, Господь с вами! — поднял руки Туберт. — Сны человек видит минут пять за всю ночь, вы это прекрасно знаете! Все наоборот: если вдруг контакт прерывается, помеха какая-то произошла, скажем, то подсознание наше выпадает из общей сети, и тогда мозг, чтобы заполнить паузу, пробует по аналогии продолжить разговор. Но теперь он говорит сам с собой, черпает информацию сам из себя, из собственных впечатлений. Эта игра и воспринимается как сновидение. А потом канал исправляется, помеха исчезает, вновь включается линия связи, сон гаснет. И мозг опять участвует в общем для всех разумных миров процессе.
— Вы хотите сказать, Сол, что так и происходит познание?
— Разве это не очевидно? Великие открытия делались во сне. Заметьте, не тогда, когда вы видите какой-то конкретный сон. Пресловутый Кекуле, чей сон вошел в учебники, видел обезьян, а проснувшись, понял, как записать формулу бензола. Это значит — перевернуть все с ног на голову. Кекуле, заснув, вышел в общее разумное поле, где и нашел (совместными усилиями) ответ. В клетках мозга этот ответ был записан. А потом — очередная помеха, и появился сон. Прямого отношения к проблеме бензольных колец сон не имел, конечно. Обезьяны. Могли присниться крабы на сковородке. Но знание о химической структуре бензола уже находилось в памяти ученого! Оно вполне могло прорваться и в сновидение. Так и получилось. Вы думаете, если бы ему не приснились обезьяны, Кекуле не изобрел бы своей формулы? Изобрел бы, потому что он ее уже знал. Она бы явилась ему через день-другой, и не во сне, а за рабочим столом.
— Очень интересно! — искренне сказал Волков, хотя и не был убежден окончательно. — Как я понял, вы утверждаете, что мозг, отключенный от сознания, является частью единого галактического разума? Потому-то и возникают гениальные прозрения, идеи… Так?
— Примерно так, хотя все, конечно, сложнее.
— А лошади? Коровы? Волки? Они ведь тоже спят, а медведи так и вообще — несколько месяцев кряду. Но разве животные разумны?
— Хороший вопрос. Вы не можете додуматься до ответа?
— Ну… Я хотел бы услышать ваше мнение.
— Попробуйте сначала сами. Мне нужно, чтобы вы это додумали, ведь мы должны работать вместе.
— Хорошо. Видимо, сон животных не столь глубок, они и во сне воспринимают окружающий мир. И значит, не в состоянии подключиться к общей системе. Так?
— Нет, не так. Вы считаете, что спящий человек начисто отключается от мира? Вы просыпаетесь от звонка будильника, значит, вы слышите. Вас может разбудить яркий свет, значит, ваши глаза принимают сигналы и во сне. Нет, все иначе. Просто то теплокровное существо, которое впоследствии стало человеком, было первым, начавшим спать. Право первой ночи, хе-хе… Кто это был? Еще задолго до обезьян. Тушканчик какой-нибудь? Так вот, он включился в сеть и застолбил канал. Прочие остались вне системы, могли пользоваться крохами, отрывками… Спи-не спи, но если линия занята, что ж поделаешь?
— Разве на каждой планете может быть только один разумный вид?
— Безусловно! Линия связи должна освободиться, и тогда подключается другой вид, способный хорошо спать. Он станет разумным в считанные годы. Или столетия. Во всяком случае, очень быстро. Как это произошло с человеком. Но мы не захотим освободить линию, верно? Да и не сможем — процесс подсознательный, никто ведь до сих пор не догадывался, как все происходит!
— Вот и об этом я хотел спросить, — Алекс немедленно уцепился за подсказку. — Никто не догадывался, а вдруг вы…
— А вдруг я! Дорогой мой, в любой системе связи когда-нибудь происходит сбой, утечка информации, называйте как хотите. У меня был летаргический сон, разум отключен напрочь. Никаких помех. Идеальный контакт. Наверно, влияние было очень прочным и сильным, и информация записалась в те клетки мозга, которые доступны мне и в бодрствующем состоянии. И потому, когда я проснулся… Я просто вспомнил. Мне казалось, что я всегда это четко знал, даже тени сомнений не было. Может, это все равно, что выиграть в лотерею миллион. Чистый случай. Если бы не синдром Альпера, меня наверняка заставили бы все забыть. Но я перестал спать — повезло мне, как вы считаете? А ему повезло? А нам — человечеству?
На проспекте Независимости Дайсон попал в пробку. Делать было нечего, и он размышлял. Старший инспектор прекрасно понимал, что оба — и Элис, и доктор Волков — водят его за нос. В основу своей интерпретации они положили реальный факт: Туберт действительно страдал странной болезнью, которую с большой натяжкой можно назвать бессонницей. Вполне вероятно, именно это обстоятельство побудило его выбрать проблему сна в качестве темы для постдоктората. Все остальное, что наговорили ему Элис и Алекс, разумеется, могло быть правдой, но могло оказаться и выдумкой, чтобы отвлечь его от истинных причин и деталей преступления.
Придумать (и согласовать друг с другом придуманное) достаточно сложную байку о космическом симбиозе разумов, конечно, было непросто, но возможно. Однако, нужно обладать каким-то уж совсем свернутым на сторону сознанием, чтобы именно таким образом объяснять полиции гибель Туберта, а затем и странную смерть Бакли. «Не умножай сущностей сверх необходимого», — говаривал некий аббат в давние времена, Дайсон забыл, как звали мудреца, но афоризм запомнил.
Объяснение, которое пытались продать ему Волков и Элис, не было необходимой сущностью. В нем, конечно, что-то есть, если Элис с Алексом старательно увязывают убийства с пресловутым космическим разумом. Что-то есть, но не то, на чем настаивают эти двое. Если оставить сугубо практические моменты…
Дайсон вспомнил, как обнаружил доктора убитым. Тихая научная лаборатория. Комната, заставленная аппаратурой. Компьютеры. Перемигивание индикаторов. И Элис Бакли, спокойно спящая, дыхание ровное, руки лежат вдоль тела, многочисленные датчики приклеены к рукам, груди, голове, провода свободно свисают, а один натянут — тот, на котором Элис лежит, потому что…
Машины справа и слева начали медленно продвигаться вперед, сзади нетерпеливо загудели, а Дайсон даже попытки не делал сдвинуться с места.
— Эй, мистер, вы уснули? — застучал в стекло и заглянул в окно молодой чернокожий полицейский. — Нужна помощь? Вы задерживаете движение!
— Прошу прощения, — пробормотал Дайсон и рванул с места так, будто собирался участвовать в ралли. Едва не врезался в ехавшую впереди машину и только после этого пришел в себя.
Черт. Где была его память раньше? Да на своем месте была, где еще! И этот деталь он помнил всегда, но казалось, какая разница — натянут провод или свисает, подобно лиане в африканских джунглях?
Почему он только сейчас понял, как это важно?
К стоянке полицейского участка Дайсон подъехал в тот момент, когда Брюс Бестер подходил, держа в руке лэптоп, к своей машине, давно ставшей притчей во языцех в Элбертонской полиции: это был огромных размеров «Крайслер» семьдесят четвертого года выпуска. Впечатление монстр производил, ничего не скажешь, да и ездил отменно: Брюс поменял мотор, установив новый, от спортивного «Ягуара», и на дорогах мог дать фору любому, но ездил обычно со средней скоростью пятьдесят миль в час, доводя пассажиров, если брал с собой кого-нибудь в машину, до состояния кипения, когда возникает неудержимое желание выбросить водителя, надавить на педаль газа и поехать наконец так, как ездят все вокруг, особенно на федеральных трассах, где пятьдесят миль — не скорость, а старый «Крайслер» никто и машиной не назовет.
