М Валигура - Серебряная тоска
- Идиот, - прокомментировал Серёжка. - Юродивый. Это тебе нужно шапку и очки подарить, чтоб ты приседал.
- Нет, Серёнечка, не идиот. Идиоты не знают диаметра Солнечной системы, язык суахили, доказательства теоремы Ферма и того, что нынешнее твоё место на кладбище обошлось тебе в своё время (7сентября 1980 года) в тысячу рублей, перетекших из кармана твоего папы Василия Игнатьевича в карман твоего шефа Петра Алексеевича, который за те же деньги отмазал тебя от армии с диагнозом "плоскостопие". Откуда такие деньги взялись у твоего папы - умолчу. Но ты понимаешь...
- Заткнись, - зло оборвал меня Серёжка. - А Корнеича я, суку, приморю.
- Окстись - при чём тут Корнеич? Он-то откуда мог знать, что деньги твоему родителю достались в результате...
- Заткнись! - Серёжка начал звереть. - Лучше скажи, кто тебе всё это сообщил?
- Ну, кто ж станет делиться с человеком такими интимными вещами, кроме его лучших друзей! Ты, конечно, сообщил, Колька и Руслан.
- Ты гонишь! Колька и Руслан об этом ни сном, ни духом. А я тебе такого и по пьяни выболтать не мог.
- По пьяни - нет, конечно. Но виртуально - да.
- Что значит, виртуально? Что ты имеешь в виду?
- А ты попробуй и сам заснуть ногами на север на следующий день после моего дня рождения - и тоже будешь всё знать. Только придётся годик подождать.
Серёжка привстал, затем снова плюхнулся на стул.
- Так ты хочешь сказать... ОН - действительно есть?
- Он - это кто? Он бывают разные. Помнишь, как в анекдоте Петька заглянул в цистерну, а там - и вправду ОН.
- Он - в смысле Высший Разум.
- Конечно есть. Не желаешь приобщиться? - Я вытащил из кармана бутылку "Смирновской". - Давай стаканы.
Обалдевший Серёжка механически достал из шкафа два пыльных стакана (один - надтреснутый) и поставил их на стол.
- А как ты теперь с этим своим... Высшим? - спросил Серёжка, пока я разливал водку по стаканам.
- Как тебе сказать - и да, и нет. Он меня разочаровал. Я узнал от него очень немногое: язык суахили, диаметр Солнечной системы, доказательство теоремы Ферма и откуда твой папа Василий Игнатьевич...
Серёжка ахнул кулаком пол столу:
- Хватит. Предложи лучше тост.
- Ну, давай тогда, за нашу дуэль.
Серёжка вытаращился.
- Ты что, собираешься вызвать меня на дуэль?
- Понимаешь, Серёжка, мне так кажется, что наша дуэль уже состоялась. Года эдак сто пятьдесят два тому. Со счётом один-ноль в твою пользу. Но я не злопамятный - видишь, пью со своим убийцей.
- По-моему, - сказал Серёжка, отставляя стакан в сторону, - ты за ночь не Высшего Разума набрался, а Высшей Шизофрении.
- А вот ты не хочешь пить с тобою убиенным. Это значит, в тебе ещё теплится совесть, и это внушает мне жалость к тебе. Нелегко тебе придётся в дальнейшем.
- Или псих, или дурак, - резюмировал в сторону Серёжка. - Я понял, Матушинский, вы блефуете. Никаких взяток мой отец никому не давал, ни от какой армии я не отмазывался...
- И никакого диаметра Солнечной системы не существует, - закончил я. Ты прав, Серж, ибо Земля - плоска, покоится на трёх китах, а зовут их Илья, Добрыня и Алёша.
- Это тебе тоже твоя Высшая Шизофрения нашептала?
Я печально закрыл глаза и кивнул.
- Серёжка, - спросил я, не открывая глаз, - хочешь узнать, где деньги зарыты?
- Следующая стадия шизофрении, - угрюмо констатировал Серёжка. - Он уже мнит себя индийским раджой и, не раскрывая глаз, раздаривает своим подданным деньги, земли и слонов.
Скрипнула дверь, и вошёл Корнеич.
- Корнеич, - продолжал я с закрытыми глазами, - хочешь узнать, где Серёжка нычкует водку?
Корнеич мяукнул.
- Убью! - крикнул Серёжка.
- Бери лопату, - сказал я ему.
Серёжка, подняв бровь, взял таки лопату на плечо и последовал за мною в снежный дождь. Конечно же, добрый фунт снега нам влепило сразу же в лицо, и пока Серёжка протирал харю, он уже разуверился во всяком кладе, ворчал лишь что-то про "Высшую Шизофрению" и "Алтынку", которая-де по мне давно плачет.
"Всё равно ты мне веришь", - мстительно думал я.
И он мне верил. Но ни за что не хотел этого показать.
- Копай здесь, - сухо сказал я.
Серёжка хмуро начал копать.
- Ну? - сказал он через несколько гребков.
- Дальше.
- Туфта всё это.
- Дальше копай.
- О, мон Дьё!
- И не поминай Имя Божье всуе.
- Холодно, между прочим.
- Копай.
- Копаю.
Дзынь! Серёжкина лопата ударилась о что-то металлическое.
- Ну? - спросил Серёжка, не веря, не зная, чему не верить.
- Доставай.
Серёжка, ворча, полез в яму.
- Сундучок! - раздался из ямы его голос. - Тяжёлый, гад!
- Да, - сказал я.
- Чё ты "дакаешь", помогай.
Я помог Серёжке вытащить сундучок и вылезти ему самому. Сундучок был и вправду увесист.
- Ну, и что там? - спросил Серёжка.
- Как водится, - со скукой ответил я, - драгоценности и монеты. Золотые, естественно.
Серёжка с неожиданной жадностью приняляся откупоривать сундучок.
- Не мучайся, - вздохнул я. - Пошли в сторожку, там инструмент есть.
- И Корнеич, - алчно оскалился Серёжка, прижимая сундучок к груди.
- Не бойся, - сказал я. - Корнеичу ничего не нужно.
- Почему?
- Потому что...
... Корнеич родился третьим, ненужным ребёнком в семье. Родители дали ему немного необычное имя - Илья. Быть может, в честь Ильи Муромца защитника земли Русской - или пророка Ильи? Во всяком случае, ни защитником, ни пророком Корнеич не стал. А наоборот - натерпелся от старших сестёр щипков и насмешек.
Наплакался в подушку. А когда вырос - мстить почему-то не стал. И вовсе не почему-то, а от того, что любил своих сестёр, и когда у средней, Елизаветы, случился казус и срочно понадобились деньги, Корнеич временно (а оказалось - навсегда) устроился на кладбище - в те времена это было проще - и почти всю свою первую зарплату перевёл Елизавете. В то время он почти не пил - так что много ли ему было нужно? На женщинах он сразу поставил крест, взглянув в один из неверных юношеских моментов на себя в зеркало. Он был и впрвду на редкость некрасив:
обезьянья фигура - длинные, до колен руки, кривоватые ноги, вечная сутулость, словно предощущение, что жизнь станет для него горбом, который будет он влачить до конца дней своих - словом, он полагал, что любое его предложение будет встречено, в лучшем случае, презрительным смехом. А он боялся. Боялся быть осмеянным. Вообще, боялся грубости. А, в целом, боялся жизни. Так и жил - боясь. Бобылём, который не прочь бы жениться, и отшельником, который рад бы иметь друзей. В конце концов, и то, и другое заменила ему водка. Страх перед жизнью притупился, зато водка - после первой пары приступов белой горячки - научила его бояться смерти, которая виделась ему сплошным чёрным туннелем без малейшего проблеска света в конце.
