Николай Романецкий - Полдень XXI век 2009 № 03
Однажды, когда причудливый выезд Князя Князей пронизывал базарную площадь, как игла — войлок, северный ребенок-раб поднял голову на господина и насмешливо сказал:
— Если ты Бог, прикажи всем своим коням повернуть направо.
Рыкнул искалеченный барс, забилась на привязи слепая газель, и впервые калям Амина вывел неверный росчерк до конца лощеного листа, загубив страницу.
Встали прислужники, изумились и ждали, когда господин прикажет убить смельчака.
Но глаза Амина были устремлены на рот северного ребенка-раба. Меж детскими губами, дразня, показался сухой раздвоенный язык змеи. И Амин понял, что с ним беседует сатана.
— Разве кони, носящие мое тавро, могут ослушаться моей воли? — спросил Амин.
— Я не знаю, — отвечал сатана, заправив за ухо белокурую прядь, — прикажи привести к тому холму, где мать родила тебя, твоих лучших коней. Сейчас, по весне, слева от холма разлилась узкая река. Пусть весь день кони стоят на солнце. А потом пусть их отпустят в свободный бег. Просто прикажи им повернуть не налево, к воде, а направо — к тебе. Пусть сбудется твой сон, Князь Князей. Я ведь не прошу тебя воскрешать мертвых или останавливать солнце. Лошади объяснят тебе, что значит быть Богом и каково главное свойство Бога.
— Будет так, — усмехнулся Амин, и сатана отошел от северного ребенка — тот заплакал и молочными зубами откусил змеиный язык, так что тот упал в пыль и стал извиваться, как червь, — более невольник никогда не тревожил разговорами своего господина.
Тем же вечером Амин разослал вестников по всем отдаленным местам и стал готовить все, что обещал сатане.
В урочный день тысячи коней были согнаны к подножию каменистого холма и томились под полным зноем, оглашая окрестности ржанием. В одиночку поднялся Амин Эль Омра на холм. Камни резали его босые ноги. Он был безоружен. И там, где некогда в муках под сенью шатра кричала его мать, Амин остановился и медленно открыл лицо, отворив ветру черты, тонкие, как возлюбленные им буквы Писания. Черная каплевидная жемчужина на ювелирном крючке отягощала мочку его уха.
По левую руку его ворочала камни река, и серебристые рыбы бились на порожистых отмелях — и каждая рыба казалась Амину человечьим зародышем, который пробивается к свету из распахнутой матки весенних вод. Когда настал час — табунщики погнали коней из загонов. Единой лавой, белой, медвяной, гнедой, с проседью двинулись неотвратимые табуны. Амин закрыл воспаленные глаза и крикнул «Ялла!» так, будто ему вырвали горло, и свободной рукой в афганских браслетах до локтя указал коням дорогу на безводную равнину — направо.
Но кони рвались к воде, обгоняя друг друга и визжа от жажды, будто сталь о точильный камень. Все кони, как единый конь, свернули налево, к желанной воде, не глядя на мановение руки Князя Князей. Оливковое лицо Амина Эль Омра стало бескровным и пепельным от позора. А кони скакали налево, налево, налево.
Я — не Бог?
Не выдержав посрамления, Амин бросился очертя голову вон с холма, желая лишь одного, чтобы непокорные кони растоптали его копытами, размыкали все кости, разнесли кровавые клочья плоти по высоленной земле.
В самую гущу табуна упал Амин.
Но сотни мудрых коней расступились на всем скаку — плавно обтекая коленопреклоненного человека, — и ни один из них не коснулся даже краешком копыта его мизинца или виска.
Только облака пыли, пахнущие зноем, полынью и конским потом оседали на его лице и плечах, делая Амина Эль Омра подобным глиняной статуе. В судороге бессилия Амин разорвал ногтями кожу на ребрах и сосцы — и кровь Пророка впервые пролилась наземь, и капли свернулись в пыли, как ягоды барбариса.
Он не помнил — час или миг прокатывались мимо него облачные гладкие тела коней, взметывались гривы, врывались в глинозем полумесяцы острых копыт.
Вот промчались последние — матки с жеребятами.
Тихо-тихо склонились конские шеи к воде — кони пили воду, отфыркивались, играли и не помнили, чье имя было выжжено на их шкуре железным клеймом.
Амин, дрожа от усталости, опустился на землю, покрытую узором трещин, как панцирь черепахи. Горечь сковала излучину губ, и язык высох, точно выползок змеи-ехидны.
«Я — Бог, — прошептал Амин. — Лошади сказали мне главное. Бог не всемогущ и не милосерден. Бог — одинок среди людей, лошадей и букв. Нет никого более одинокого, чем Бог. А значит мы — одно. Одиночество есть совершенство Бога».
Ему дали пить. И Амин пил из горсти теплую воду, не узнавая людей и не желая ни с кем говорить.
Пешком, как нищий, возвращался Амин, хозяин коней, в свой дом с плоской крышей.
Всего несколько дней пробыл он там, а после исчез, будто и не было, оставив все имущество и власть своим родичам, имена которых он забыл и которые после расселились повсеместно — из Аравии к Азовскому и Каспийским морям и далее, далее, далее.
Наследники не нашли в его доме с плоской крышей драгоценностей и редкостей. Сад оставался пустынен и безгласен. Лишь на краю кровли, в той стороне, где восходило солнце, лежал клочок китайской бумаги с последним признаком чистокровной арабской лошади:
«Ей нравятся деревья, зелень, проточная вода, приветствуя их, она ржет, и день утоления жажды есть день радости. Она не пьет, прежде чем не коснется воды копытом или губами, и пьет осторожно, как женщина подает грудь первенцу. Она берет воду из живого источника и никогда не оглядывается назад, даже если увидит в воде тень человека, сокола или льва».
Два коня у судьбы, один — опасность, другой — покой.
У жизни две части есть: та — ясность, а та — печаль.
Не брани меня, Бог, за родинку над верхней моей губой,
То клеймом последним отметила мою ясность Твоя печаль.
НАТАЛЬЯ БАЛЫКОВА
Проникновение
Рассказ
Туман появился неожиданно. Казалось, ветер принес его, как дым от костра. Сначала сквозь лобовое стекло Логинов заметил кусочек прозрачной дымчатой вуали, следующим порывом принесло клочок грязно-белой шерсти, потом сквозь автомобиль проплыло довольно большое облако с рваными краями. Туман наваливается и наматывается на Логинова, как сладкая вата на палочку. И вот уже джип вязнет в белесых влажных клубах, и дальше десяти метров ничего не видно.
Логинов уже целый час плутал среди одинаковых серых пятиэтажек, пытаясь отыскать нужный ему дом. Казалось, что уж если не половина, то добрая четверть города изъезжена вдоль и поперек. Темно-синий «маверик» был уже по уши в грязи, его хозяин безнадежно опаздывал надень рождения к другу, а огромная, как «Титаник», новостройка никак не выплывала из душного, словно пуховое одеяло, тумана. «Штирлиц провалил явку», — подумал Логинов и усмехнулся. Сколько раз он уже вот так попадал из-за своей врожденной неспособности ориентироваться!
