Николай Романецкий - Полдень XXI век 2009 № 03
Вокруг дома был устроен сад — жасмин, олеандры, айва и светильники из иранского хрусталя спорили меж собою. В полдень в саду пела птица хумаюн. В полночь — в ветвях горела оперением птица Симург. Амин Эль Омра не держал стражи — сызмала питая отвращение к военной службе.
Его сад охраняли гиены из Эфиопии.
Гиены эти знали человеческую речь и окликали по имени всякого, кого хотели растерзать. Гиена — не зверь, но нечто, обращенное в зверя. В зрачках гиен был заключен камень «гиения». Каждый знал, что если отнять у гиены камень — можно обрести дар прорицания, но сделать это должно так, чтобы не повредить зрения гиены и не пролить ее крови. Поэтому дар прозрения будущего не дается никому, кто рожден от женщины. У гиены множество свойств, ее двуличная натура многострунна и глубока, как персторяд мастера-музыканта или завитки панциря небесной улитки, насмерть кружащие голову каждому, кто слишком часто смотрит вверх.
Амин Эль Омра обладал всеми свойствами, что присущи гиенам.
Александрийский физиолог знает, что величие гиены проявляется ночью.
Так же и величие человека по имени Амин Эль Омра проявлялось ночью, как морской камень обретает истинную окраску и переливы в проточной воде.
Тысячи тысяч рабов шли на торги, несли на предплечьях выжженные знаки Амина, торговцы прямо на рыночных помостах проверяли мужество юношей и девственность девушек — и все живое имело твердую цену.
Менялы и златокузнецы брали в оборот и в работу красное золото из его тайных приисков. Цветущие юноши шли по военным дорогам и падали в междоусобных схватках, стоило Амину пролить несколько капель вина на шелковый рукав, расшитый странными птицами, светящимися в темноте. Безымянные корабли приставали в чумных портах, изрыгая из трюмов черное дерево, диковинных зверей, невольников из всех частей света, пряности, драгоценное оружие, ткани и благовония, одна капля которых вызывает кровотечение, похоть или видения наяву.
Амин Эль Омра гнушался женщин — сама мысль о продолжении рода была ему ненавистна. Как смеет существовать сгусток плоти, способный сказать: во мне твоя кровь, отец!
В его доме не было женской половины. Место женской половины было отдано той части сада, куда он приказал свезти окаменелые деревья из пустыни, — и мертвые ветви тянулись в небо, как нищие, но не получали подаяния. Амин Эль Омра ненавидел волосы на лице и груди и свел их особой пастой, рецепт которой ему открыли евреи из Хивы, которым запрещено касаться щек железным лезвием. Волосы на щеках и над губою — то же самое, что трава на твоей могиле, — они признак возраста и времени, так писал Амин Эль Омра. И лицо его отражалось в Александрийском зеркале Страшной Матери, взятом из храма во время набега — лицо без имени и без изъяна — как лунный диск в кувшине для омовения — лишь коричная родинка слева над губой, как сердцевидное зернышко зрелого яблока, отмечало его. Он знал наизусть Коран, Тору и Новый Завет, нарушая заветы каждой из Книг, чтобы ни одна буква трех Книг не чувствовала себя обиженной.
Но убийства или заговора Амин Эль Омра не страшился — в его жилах текла кровь пророка, никто не решался пролить ее наземь. Говорили, что он может убить собеседника просто потому что он скучен и не красноречив. Он не соблюдал постов и открыто пил вино и брал с блюда щепоти зеленого меда гашишинов. Один старик дерзнул упрекнуть его за то, что своих врагов Амин норовит убить в спину, во сне или отравить. Амин рассмеялся и спросил: «Старик, я могу всё, хочешь я верну тебе молодость?» — «Как не хотеть, — вздохнул старик, — но разве ты — Бог, чтобы стереть с моего лица десятилетиями врезанные морщины?» Амин лишь смежил насурьмленные веки, и служители его сорвали с лица старика кожу скорняжным ножом, гладко выделали ее и набелили, как китайскую женскую маску. И послали страшный дар родным убитого — так что, воя на похоронах, они смогли увидеть лицо своего деда вечно юным и гладким, как золотое яблоко.
Имя Амина стало настолько горько и черно, что чистый человек не мог его произнести, не прополоскав рта соленой водой.
Трем страстям был подвержен Амин. Первой страстью была лютня — рубаб, из посеребренного конского черепа, с грифом удлиненным, как его трепетное горло. Этим инструментом Амин владел в совершенстве, пальцы его маленьких и слабых рук странствовали по струнам так, словно не имели костей.
Второй страстью его была каллиграфия.
Третья страсть — аравийские, персидские и варварийские кони.
Он один имел право повсеместно разводить и воспитывать их. Тысячи коней в самых отдаленных уголках земли носили на бедре то же клеймо, что и его рабы. Искусство начертания священных букв и искусство воспитания пустынных коней Амин Эль Омра сплел воедино, как жилы носорога в смазанной маслом плети, разрубающей одним ударом хребет вола.
Ему принадлежали пять колен арабских коней от пяти кобыл Соломона: сиглави, кохейлан, хамдани, абейан, и шестнадцать младших колен, и сто двадцать шесть безупречных разновидностей.
В предрассветные часы, когда над плоской белой крышей всходила звезда Зухра, звезда воров и любовников, Амин Эль Омра садился на краю крыши, брал чистый лист бумаги и с закрытыми глазами записывал советы о воспитании резвого жеребенка. Ветер приносил с востока красноватую пыль, которая скрипела на зубах и придавала глотку вкус ржавчины и крови. И в слепоте верная рука Амина не ведала, что выведет следующей строкой, — потому что красота начертания букв неотъемлема была для него от красоты поступи аравийской кобылицы. Так смешивались два искусства, как два голоса в одной песне:
«Первый месяц жеребенок под матерью и питается только ее молоком. Затем в продолжение пяти месяцев прибавляй козьего молока с кровью антилопы, сокола и человека, сколько выпьет.
Следующие шесть давай ему верблюжьего молока и пшеницу, моченую в воде с финиковой пастой.
Годовика отнимай от молока, пусть кормится только пшеницей, люцерной и чистой травой.
В два года бери его в работу, корми ячменем, как взрослого, но летом давай в полдень кашицу — возьми две горсти муки и мешай руками в воде, процеди и жидкую часть дай выпить. Показывай ему полет птиц, бег юношей, взмах кривого меча, приведи и дай ему слушать сладостный крик женщины в первую брачную ночь — тем укрепи тайную кость его сердца».
«Тростник, пригодный для изготовления каляма (стило для письма), должен быть по цвету красноватым, не волокнистым, но твердым, чернила следует приготовлять из хорошей сажи, вишневой камеди, пережженных в гончарной печи костей и перьев ворона, чернильных орешков и каменных квасцов».
