Андрей Лазарчук - Посмотри в глаза чудовищ
Кроме ковра, в доме ничего не было. Старуха лежала, укрытая пестрым тряпьем, на топчане, ножками которому служили кирпичные столбики. В углу у печки навалена была куча угля. Кошка – естественно, черная – бросилась к гостям в надежде выпросить еды.
– Соседка иногда помогает, – объяснила Светлана.
Гусар оглядел комнату, ничего подозрительного не обнаружил, как-то по-хорошему разобрался с кошкой и сел у порога.
– Собаку… убери…– прохрипела бабка, не открывая глаз.
– Это не совсем собака, – сказал Николай Степанович. – Пусть сидит. Я ему доверяю.
– Ну, смотри…
– Зачем звала, старая?
– Сам больно молодой, – отозвалась бабка.
– Уж какой есть.
– Прощения попросить хочу.
– Прощаю. Дальше что?
– Не от сердца прощаешь, от ума.
– Как могу. Сердцу, сама знаешь, не прикажешь.
– Ох, знаю…– бабка надолго замолчала.
– Бабуль, – позвала Светлана. – Говори уж все.
– Скажу, скажу… Скажу тебе, Николай. А ты, Светка, выйди, не подслушивай.
Рано тебе такое знать.
Светлана фыркнула и пошла прочь.
– Люб ты ей, однако: не спорть девке жизнь, а то не будет тебе удачи… Так о чем я? Да, знать ты хотел, что приключилось…
– Хотел.
– А не боишься?
– Устал бояться.
– Смотри: еще не поздно…
– Поздно. Не оставят они меня в покое.
– Попросишь, поклонишься – оставят.
– Не поклонюсь.
– Это да. Такие не кланяются: вот все и вышли. Осталось: всего ничего. Раз так, слушай. Есть на земле племя. Все, как у людей, а – не сродны они людям. И живут не русским обычаем и не цыганским, а вроде как подпольщики. Многое могут.
– Это я заметил.
– Пристали они к цыганам, как клещ к собаке. Сосут кровь, сосут, не насосались еще. Через них нет нам никакой жизни… Ай, да что я жалуюсь, ты же дельного чего ждешь:
– Да. Если знаешь.
– Буду говорить, а ты на ус мотай. А отчего и почему, поймешь, может, и сам. Вот почему зеркала в доме с покойником завешивают? Потому что кто-то из них обязательно наведается в такой дом. Горе наше им очень полезно. А зеркал они не любят. Ой, не любят… Он, если в зеркало глянет, сам себя заворожить может…
– Так. Еще что?
– Живут они очень долго. Очень долго. Тот, который меня: он еще то время помнит, когда у цыган цари были.
– Понял. Завораживать они могут, порчу насылать могут: что еще?
– Из медных колец золотые делать.
– Не хитрая наука.
– Знают они, когда о них думают. И кто думает. И как.
– Они и узнали, что я о них подумал?
– Конечно.
– А детишки им на что нужны были?
– Не знаю. Только извечная это дань цыганская…
– Ладно. Что им от людей нужно?
– Непонятно мне это было, милый. Вот что всякому начальству от людей нужно? Чтобы слушались да помалкивали. Так и эти…
– Значит, в начальство рвутся?
– Не то, чтобы прямо в начальство. Они всё за спинами маячат. Одного по телевизору даже видела в программе «Время».
– А распознать их можно?
– Трудно их распознать человеку. Гриб есть, его высушишь и покуришь – видеть их начинаешь. Правда, соображение теряешь при этом, не понимаешь ничего.
– Нет, это не годится. От водки, скажем, многие и чертей видят.
– Котята новорожденные, слепые, их чуют. Орать начинают.
– Поди разбери, от чего котенок орет… А собаки?
– Собак они обманывают. Но есть зверек, который змей давит, вот тот – да, тот хитрый глаз имеет…
– Зверек, который давит змей…– Николай Степанович задумался.
– Еще так смешно чирикает, ровно как птица клест…
– Мангуста?
– Мангас-та. Так правильно. Сами-то они мангасами называются.
– Мангасы, значит… Запомню.
– А людей, которых себе служить заставляют, барканами зовут. Тоже запомни.
– Запомню.
– Верховный мангас в воде живет. В море. Его имя Лу.
– Они что, не только на людей похожи?
– Они разные. Есть как люди, есть как крокодилы, только побольше.
– Понятно, – сказал Николай Степанович. – Ты мне скажи вот что: лекарство это бурое, которое я тебе сейчас дам – оно откуда приходит?
– Мангасы делают.
– Точно?
– Да уж куда точнее.
– Плохо дело, – сказал Николай Степанович. – По кругу ходим. И как бы в этот круг прорваться: Давай уж, старая, раз так масть легла – приманивай своего.
– Приманить не смогу, нет у него ко мне больше интереса, а как найти, расскажу.
Зовется он в миру Сулейменовым Насруллой Абдухакимовичем, и когда прибывает, останавливается в крайкомовской гостинице, там ему всегда люкс приготовлен. Имя хоть и не русское, но не узбек он и не татарин. Седой, представительный. Лоб широкий, а над переносицей небольшая вмятинка. И вот здесь, под подбородком, кожа складчатая болтается. Манерой начальник, и люди с ним высокие об ручку ходят. Вот он-то змей главный и есть.
– Змей? – переспросил Николай Степанович. – Змей, воистину змей…
Когда-то крайкомовская, гостиница «Октябрьская» переживала нынче не лучшие времена. Нынешние высокие гости предпочитали останавливаться в загородной резиденции губернатора, а «новые русские» облюбовали для себя гостиницу поновее. Так что красные ковровые дорожки облысели, мебель порассохлась и попродавливалась, телевизоры не включались или не выключались, и даже форточки не открывались или не закрывались. Персонал, впрочем, держался старый, вышколенный, холуеватый.
Портрет Непогребенного, набранный разноцветным шпоном и висевший напротив стойки администратора, никто не трогал…
Вовчик и Тигран жили в двухместке наискосок от закрытого люкса. Время от времени кто-то из них выходил в город на связь. Связь осуществлялась через пиццерию.
– Командир, – нервно говорил Тигран, наклоняясь вперед – грудью на столик. – Сколько нам еще ждать? Неприлично же – два мужика в одном номере! Вторую неделю! Горничные хихикают. Особенно как зеркала туда притащили.
– А что же вы горняшек-то не… э-э… не разубедите?
– Так ведь приказа не было, – растерялся Тигран. – А то бы мигом. Зато я вчера Машу Распутину живьем увидел, только она носом закрутила и жить здесь отказалась…
– Ладно, перебьетесь без Маши, – сказал Николай Степанович. – Вы бы книжки читали, что ли.
– Понял, – сказал Тигран. – Какие?
– Библию.
– Понял, – повторил Тигран. – Разрешите идти?
– Идите…
Из Тиграна мог со временем получиться хороший агент, а вот Вовчика интересовали по жизни две вещи: деньги – и чтобы хохлы в Крыму не наглели.
Почему-то в обоих случаях он делал ставку на Николая Степановича…
Вечером, часов в семь, раздался телефонный звонок. Голос Тиграна потребовал Ларису Ивановну. Но без подруг.
