Орсон Скотт Кард - Тень Эндера
– И как же они обстояли?
– Эндер – он хороший. Просто он никого не ненавидит. Если ты сам правильный, он тебе сразу же покажется, тебе захочется понравиться и ему. Если ты понравился Эндеру, значит ты сам о’кей, сечешь? Но если ты сам дерьмо, то от одного его вида тебя воротит. Оттого, что он существует, сечешь? И тогда Эндер пытается пробудить в тебе твои лучшие стороны.
– А как это – «пробудить лучшие стороны»?
– Не знаю, парень. Откуда мне знать? Понимаешь, вот знаешь Эндера долго, и он все это время хочет одного: чтоб ты был таким, чтобы он тобой гордился. Я говорю, будто… будто ребенок, да?
Боб покачал головой. Для него это звучало как присяга в верности. Это чувство Боб тоже не слишком хорошо понимал. «Друзья – это друзья, – думал он. – Как когда-то Сержант и Проныра – еще до появления Ахилла. Это не любовь. Когда появился Ахилл, они его полюбили; впрочем, и это чувство больше походило на поклонение… Богу. Он давал им хлеб, они отдавали хлеб обратно. Как… ну как… Он же и сам назвал себя „папа“. Это то же самое? Не был ли Эндер вторым Ахиллом?»
– А ты умница, пацан, – сказал Шен. – Я ведь тут давно. И ни разу не задумался. Как Эндер добился этого? Могу ли я повторить то же самое, стать вторым Эндером? Понимаешь, Эндер, он… велик, и тут я поделать ничего не могу. Разве что уж очень напрягусь. Я просто хочу быть с ним.
– Это потому, что ты тоже хороший.
Шен поднял глаза к потолку:
– По-моему, это именно то, о чем я говорил в самом начале. Выдал себя с головой. Получается, я просто трепло.
– Большое, старое трепло. – Боб улыбнулся.
– Он всего лишь… заставляет тебя хотеть. Я умру за него. Это звучит как геройский треп, а? Но это святая истина. Я могу умереть за него, могу убить за него.
– Ты будешь сражаться за него.
Шен понял это:
– Верно. Он прирожденный командир.
– Алай тоже будет за него сражаться?
– Будут многие из нас.
– Но кое-кто нет?
– Как я сказал: плохие, они его не любят, у них от него крыша едет.
– Значит, мир поделен: хорошие люди любят Виггина, плохие – нет.
На лице Шена снова появилось недоверчивое выражение.
– Непонятно, какого хрена я тебе несу эту фигню! Уж слишком ты ловок, чтобы верить в такое…
– Да верю я, – сказал Боб. – Не психуй на меня. – Это выражение он знал давно. Так говорят малыши, когда оказываются в глупом положении: «Не психуй на меня».
– Я не психую. Мне показалось, что ты надо мной потешаешься.
– А мне всего-навсего хотелось узнать, как Виггин обзаводится друзьями.
– Если бы я это знал, если бы по-настоящему понимал это, то у меня их было бы куда больше, чем сейчас. Но зато я дружу с Эндером, и все его друзья – мои, а я – их друг, и вот… вроде как семья.
Семья. Папа. Опять Ахилл.
К Бобу вернулся прежний ужас. Ночь после убийства Проныры. Труп Проныры в воде. А утром – Ахилл. Как он разыгрывал сцену перед малышами. И Виггин такой же? Папа…
А когда пробьет нужный час…
Ахилл – зло. Виггин – добро. Но оба создали семью. У обоих есть люди, которые их любят, которые готовы ради них пойти на смерть. Защитник. Папа. Добытчик. Мама. Единственный родитель толпы несчастных сирот.
«Мы же и здесь, в Боевой школе, все сироты. Мы не голодаем, но нам нужна семья.
Только не мне. Я в ней не нуждаюсь. Один папа уже поджидает меня с ножом в руке.
Нет, лучше уж быть папой, чем иметь папу!
Как же это сделать? Пусть кто-то полюбит меня как папу. Как Шен любит Виггина.
Шансов на это нет. Я слишком мал. Как щенок. У меня нет того, что им нужно. Все, на что я способен, – защищаться, вырабатывая систему защиты. У Эндера есть много такого, чему он может научить малышей, а они так хотят стать такими же, как он. Но я… Мне известна лишь собственная дорога».
Даже принимая такое решение, Боб отлично знал, что с Виггином он не покончил. Все равно Боб обязан узнать, чем обладает Виггин, что он представляет собой.
Летели недели, складываясь в месяцы. Боб тщательно выполнял все классные задания. Он неукоснительно посещал занятия в Боевом зале, где Даймак обучал их двигаться, стрелять, бороться в невесомости. По своей собственной инициативе Боб прошел все факультативные курсы, которые были доступны с его компьютера, получив за них самые высокие отметки. Он изучал военную историю, философию, стратегию.
Он прочел труды по этике, религии, биологии. Он следил за поведением всех слушателей Боевой школы – от только что прибывших залетных до готовящихся к выпуску.
Когда он встречался с ними в коридорах, он знал о них больше, чем они сами знали о себе. Знал, откуда они. Знал, тоскуют ли они по своим семьям, как они оценивают свою страну, религиозную или этническую группу. Знал, насколько ценными они могут оказаться для националистических или партийных организаций.
Боб продолжал читать все, что читал Виггин, смотреть то, что смотрел тот. Слушал разговоры ребят о Виггине, встречался с друзьями Виггина, вслушивался в их слова о том, что сказал или сделал Эндер. При этом Боб пытался сложить это все в некую последовательную философскую систему, в своего рода мировоззрение. В план жизни.
И обнаружил кое-что любопытное. Невзирая на альтруизм, невзирая на самопожертвование, ни один из друзей Виггина не сказал, что сам Виггин разговаривал с ними о своих проблемах. Все шли к Виггину, но Виггин не шел ни к кому. Настоящих друзей у него было не больше, чем у Боба. Как и Боб, Виггин был сам по себе!
Вскоре Боба освободили от посещения занятий по тем дисциплинам, которыми он уже овладел. Его перевели в группу к старшим курсантам, где его сначала встретили с раздражением, а потом стали относиться с восхищением, когда он обгонял их и уходил в следующую группу, оставив их на полпути изучаемого курса. А что Виггин? Он тоже шел с опережением? Да, но не так быстро. Потому ли, что Боб лучше?
Или потому, что быстрее достигал предела?
По характеристикам учителей было видно, что что-то происходит. Курсанты со средними способностями, если таковыми можно было назвать учеников этой школы, теперь получали все более короткие характеристики.
Их не игнорировали, но лучшие из лучших были определены, и теперь львиная доля внимания уделялась им.
Тем, которые казались лучшими. Ибо Боб стал понимать, что учителя часто переоценивают тех учеников, которые им просто больше нравятся, и недооценивают тех, которые нравятся меньше. Учителя притворялись бесстрастными, стоящими «над схваткой», но часто их симпатии оказывались на стороне детей с более ярко выраженной харизмой, они давали им более высокие баллы при оценке лидерства, хотя на самом деле те были просто более шустрыми, или атлетически развитыми, или испытывающими потребность вечно находиться в центре внимания. Таким образом, нередко случалось, что симпатии учителей оказывались на стороне тех ребят, из которых никогда не выйдут хорошие командиры, а те, которые, по мнению Боба, были в этом плане наиболее многообещающими, игнорировались. Было тяжело видеть учителей, совершающих подобные ошибки. Ведь у них перед глазами стоял Виггин, Виггин – истинное сокровище, они преклонялись перед ним и упускали из виду тех, кто тоже был хорош. Или увлекались каким-нибудь энергичным, самодовольным, амбициозным парнишкой, результаты практической работы которого были не слишком заметны.
Неужели же работа Боевой школы имеет лишь одну цель – выявить и обучить только лучших из лучших? Тестирование на Земле работает безотказно: среди курсантов нет ни единого пентюха. Но система школьного образования не учитывала одного фактора: как подбираются сами учителя и воспитатели?
Все эти кадровые офицеры – люди опытные, очень способные. Очень ответственные. Но в военном деле нельзя назначать на ответственные посты только исходя из этих качеств.
Ведь нижестоящим офицерам необходимо привлекать к себе внимание тех, кто стоит над ними. Надо им нравиться. Надо встраиваться в систему. Надо выглядеть так, как представляют себе идеального офицера вышестоящие начальники. Больше того, надо думать так, как они считают правильным.
В результате получается командная структура, где наверху оказываются типы, которые отлично смотрятся в форме, говорящие правильные слова и поступающие так, чтобы ничем не задеть чувствительные нервы вышестоящих, а всю грязную работу незаметно делают офицеры несравненно более способные, на которых держится авторитет начальства, на которых сыплются все шишки и которых зачастую выгоняют в отставку.
Такова уж армия. Среди учителей и воспитателей были представители самых разных слоев и групп, имеющихся в армейской среде. И они продвигали вперед тех слушателей, которые соответствовали идиотским приоритетам этой системы.
Неудивительно, что такие пацаны, как Динк Микер, понимали это и отказывались играть по таким правилам. Динк обладал и обаянием, и талантом. Благодаря обаянию его выдвинули на роль командира армии, но поскольку он был еще и талантлив, то, поняв систему и возмутившись ее идиотизмом, он начисто отказался от назначения. Другие дети, как, например, Петра Арканян, – ярко выраженные личности, овладевшие теорией и практикой стратегии в такой степени, что разбуди их – и они тут же начнут отдавать приказы, то есть люди, которые могли бы вести за собой в бой солдат, принимать решения и выполнять их, – не хотели превращаться в паркетных шаркунов, а потому и оставались вне поля зрения преподавателей. Все их недостатки рассматривали под увеличительным стеклом, все достоинства – под уменьшительным.
