Виталий Каплан - Юг там, где солнце
Значит, это ждёт и Мишку? Полуосвещённый подвал, и опрокинутый лицом вниз, он обхватит руками узенький топчан, и вздрогнут острые лопатки на загорелой спине, а какой-нибудь мордоворот-сверхсрочник - щёки со спины видать - не спеша выбирает из латунного ведра длинные гибкие прутья.
Картинка столь ясно нарисовалась у меня перед глазами, что я даже головой мотнул, отгоняя мерзкое видение.
И всё же это меньшее зло... Батюшка ведь как недавно сформулировал: выбрали меньшее зло, и остались с ним, со злом. А Господь совсем в другом, получается, месте.
Я взглянул туда, в другое место - на полочку с иконами. Лик Спаса-Вседержителя смотрел на меня из медно-жёлтой позолоты оклада, а мне почему-то неловко было отвечать ему взглядом. Словно сомнениями своими я надорвал связывающую нас невидимую ниточку. И лишь горячей молитвой можно всё исправить. В конце концов, не зря же мне ещё и Григорий Николаевич в интернатские времена говорил - если не знаешь, как быть, помолись от сердца, искренне, а после заметь, что первое в голову придёт. Это и будет Божий ответ.
Сейчас только Божий ответ и мог вытянуть меня из жадно всасывающей воронки. А та открылась незаметно, и я только сейчас понял, что барахтаюсь среди невидимых, но от того лишь более плотных волн, и неумолимая сила тяготения тащит меня вниз, на чёрное илистое дно, где безнадёжность и безумие. Всё, что казалось мне широкой палубой, обернулось наспех сколоченным плотиком, и конечно, первая же волна разнесла его по брёвнышкам. Я мог сколько угодно убеждать себя, что поступаю правильно, а даже если и не так - откуда мне знать Божий замысел об этом мальчишке, а к тому же я давал присягу, целовал крест - и значит, долой сомнения.
Но чем больше я накручивал себя, тем яснее проступала откуда-то из, казалось бы, наглухо запертых уголков души уверенность - на самом деле всё совсем не так, я простонапросто причусь за частокол привычных доводов. От чего же я прячусь? От Божьего взгляда или от самого себя? Кто прав - я, ночными засадами, ужасом "музыкальных шкатулок" и прочей дрянью оплативший свою правоту, или вот этот здешний батюшка, имеющий дело лишь с мелкими грешками населения, наверняка и в глаза не видавший настоящего сатаниста? Все его аргументы разбить было несложно, недаром в Училище столько часов выделялось на теоретические дисциплины, едва ли не в семинарском объёме.
И однако чем дольше мы спорили, тем больше хотелось мне оказаться неправым, и отбивать батюшкины доводы было неприятно. Саднило в душе как в начале весны, когда встретился мне на улице собственной персоной Василий Андреевич Голошубов. Точно шагнул в реальность из тех снов, что донимали после расставания с Валькой.
Я поначалу его и не узнал - Вася основательно заплыл жирком, и это, как ни странно, прибавило ему солидности, некогда сальные патлы были теперь тщательно обихожены, завиты рукой знающего толк парикмахера. Тёмно-бурая кожаная куртка гляделась на нём очень к месту - как и охвативнее палец пузатенькое золотое кольцо с поблёскивающим камешком. Стекляшка, - решил я тогда. И ошибся.
Он, кстати, узнал меня сразу. Что-то промелькнуло в его маленьких ледяных глазках - и с криком: "Какие люди! Лёха, ты прям как живой!" Вася полез обниматься.
От объятий голошубовских я осторожно уклонился, но пухлую окольцованную руку пожать всё же пришлось. Как-никак, одноклассники, одногруппники, однопалатники. Едва ли не однокамерники.
- Это дело подобает взбрызнуть, - уверенным хозяйским голосом изрёк Василий Андреевич и повлёк меня к стоящей на краю тротуара "Лодье". И я, к своему удивлению, поплёлся за ним. Проклятая интеллегентность вновь брала своё, не позволяя послать Голошубова туда, где ему самое место.
А развалившись на мягком кресле набирающей скорость "Лодьи", посылать Васю было уже не с руки.
Одногруппник привёз меня в "Предгорья", маленький уютный ресторанчик на стыке Победной Гряды и Лугового проспекта. Немедленно нарисовавшийся рядом лысоватый метрдотель без лишних вопросов устроил нам столик у окна, Вася что-то шепнул ему - и вскоре двое крепеньких парнишекофициантов натащили нам всякой гастрономической радости. Видимо, господина Голошубова здесь знали и уважали.
- Ты как, Лёха? Коньяк, водка? Распоряжайся.
- На твоё усмотрение, Вася, - пытаясь казаться увереннонебрежным, отвечал я.
- Тогда особый, шесть снежинок, из Анверских погребов, - велел Голошубов склонившемуся над ним официанту. Тот с поклоном убежал в сторонку.
Я всё не мог понять, зачем Васе это нужно. Ладно, встретил одноклассника, так не мог же он забыть, как лежал я, распластанный на кровати, а он, предвкушая близкое удовольствие, произносил перед замершей палатой назидательную речь. Или другое вспомнить. Вон, два золотых зуба посверкивают, а настоящими-то, природой данными, плевался уже спустя год после той жуткой октябрьской ночи, сидя на полу туалета и размазывая красные сопли по щекам. Да и после ему не раз от меня доставалось, и повод отлупить Голошубова всякий раз находился подозрительно легко. Победить грех злопамятности удалось мне много позже, да и удалось ли?
Но Вася, казалось, начисто забыл о печальном прошлом, он вроде бы искренне радовался встрече, вспоминал всякие корки интернатских времён, наших учителей и творимые над ними пакости. О настоящем говорил он куда более скупо, но всё же я понял, что держит Василий Андреевич сеть продуктовых магазинов, и не против расширить сферу интересов.
В тот раз выпили мы изрядно, хотя я и уклонялся как мог. Повезло Голошубову, встретился он мне в период между дежурствами, было время расслабиться. А заявись я на службу, мучимый похмельным синдромом, все сделали бы вид, что ничего не замечают, но в личном деле возникла бы соответствующая пометка, а образуйся таких пометок три - и пожалуйте в расчётную часть, получайте огрызок в зубы, выходного пособия не положено, лишь компенсация за негуляный отпуск, а дальше - широка страна моя родная. У нас в Управлении дело поставлено было жёстко. На службе - как стёклышко, ни духу ни запаху. В случае нарушений на чины не глядели.
Странно, Вася не подъезжал ко мне ни с какими просьбами или предложениями, казалось, вся пьянка проистекала единственно из желания вспомнить наше занимательное детство, и лишь когда мы, выползая из ресторана, грузились в "Лодью", он невнятно бормотнул:
- Ты, старик, зла на меня не держи... Ну, сам понимаешь, о чём я. Мелкий был и глупый. В таком вот, старик, разрезе.
Тон его вроде бы был искренним, даже если сделать поправку на пьяную сентиментальность. Да и не столь его пробрало, "Лодью"-то вёл он весьма уверенно, без излишней лихости, но и не плёлся в хвосте. Дорожная служба ни разу не тормознула нас. Впрочем, если бы это и случилось, Вася вряд ли дыхнул бы в трубочку. Он из тех, понимал я, кто умеет договариваться с людьми.
