Виталий Каплан - Юг там, где солнце
Странно, Вася не подъезжал ко мне ни с какими просьбами или предложениями, казалось, вся пьянка проистекала единственно из желания вспомнить наше занимательное детство, и лишь когда мы, выползая из ресторана, грузились в "Лодью", он невнятно бормотнул:
- Ты, старик, зла на меня не держи... Ну, сам понимаешь, о чём я. Мелкий был и глупый. В таком вот, старик, разрезе.
Тон его вроде бы был искренним, даже если сделать поправку на пьяную сентиментальность. Да и не столь его пробрало, "Лодью"-то вёл он весьма уверенно, без излишней лихости, но и не плёлся в хвосте. Дорожная служба ни разу не тормознула нас. Впрочем, если бы это и случилось, Вася вряд ли дыхнул бы в трубочку. Он из тех, понимал я, кто умеет договариваться с людьми.
И лишь потом, спустя неделю, сообразил я, к чему Васино радушие, немалые траты в "Предгорье", да и убуханное на меня время. Наверняка заранее знал, где служу. Вот и завязал нужный контакт. Авось, пригодится когда-нибудь. Умным стал парнем Васька, чует, куда вложить капитал. И не кладёт все яйца в одну корзину.
Однако это оставалось не более чем гипотезой, и вполне могло оказаться по-другому: у Васи проснулась совесть, вот он, встретив одноклассника, и извиняется присущим ему способом. А где правда - я не знал, и оттого ныло у меня что-то внутри.
Это дело надо было прекращать. Я встал перед иконами, помолчал. Читать вечернее правило сейчас уже не стоило, сейчас мне был нужен ответ. Надо было сбросить всю шелуху, всё мелкое и пустое, и услышать в себе тишину. Божье слово произносится в молчании. И я ждал этого слова, не разжимая губ, я глядел на потемневшую икону, а Он глядел на меня оттуда, из невероятной дали - и молчал.
- Ну и как мне теперь быть, Господи? - шепнул я пересохшими губами. - Видишь, всё летит и рушится, я сам уже ничего не понимаю, что правильно, что нет. Я целовал твой крест и давал присягу. Да, не щадя живота своего. Как Андрюшка Зайцев, которому Адепты четыре часа вытягивали кишки. Специальными щипцами. Или Володька Чебрицын, угодивший на базальтовый стол Рыцарей. И знаешь, лучше бы я оказался на их месте. Я не боюсь ни боли, ни смерти, я всётаки верю, что там, за порогом, увижу Твоё лицо, хоть и сидит у меня внутри гадкое насекомое, но ведь есть же и свет, и я полагаюсь на молитвы Пречистой Твоей матери, они защитят меня на воздушных мытарствах. Но сейчас-то мне куда, Господи? Я давал присягу бороться со всеми проявлениями бесовства, но вот этот мальчик, Мишка, он же пока ещё твой, Господи, все мои предположения, что его окрутят сатанисты - так ведь это будет потом.
Я знаю, что будет, слишком много примеров тому, но сейчасто он чист. И его, значит, надо загнать в клетку, поломать ему жизнь, обречь на страдания? Они спасают, страдания, но почему именно я должен их причинить? Мир во зле лежит, и страдания и так будут, пока Ты не придёшь и не прекратишь всю эту нашу немощь и боль. Ты сам говорил - горе миру от соблазнов, но горе тому человеку, чрез которого соблазн приходит. А что приходит чрез меня? Что, если этот здешний батюшка прав, и мы, в Управлении нашем, только играем в спасателей веры? Что можем мы такого, чего не можешь Ты? Уж не гордыня ли руководит нами? Но как иначе? Молча смотреть, как лютует зло? В чём наша, нет, моя ошибка, Господи? Ты привёл меня сюда, именно меня, значит, есть тут какое-то Твоё желание обо мне, есть что-то, что я должен сделать для Тебя. Не потому, что инструкция обязывает, не потому, что люди советуют, а просто - Твоя воля. Я должен понять её, но как? Если Ты не отвечаешь мне, а время бежит, утром приедут за Мишкой, я сдам его с рук на руки - и всё, поезд ушёл?
Ответь, Господи, что я должен делать - и дай на это силы, потому что, скорее всего, окажется, что собственных-то сил мне и не хватит, мы все хотим совершать подвиги там, где что-то можем, играть на своём поле - а Ты посылаешь нас совсем в другую сторону, где мы слабы и жалки, где всё валится из рук, и нет ни сил, ни умения, а потом оказывается, что всё это какимто непостижимым образом находится - потому что даёшь их Ты. Дай и сейчас, Боже, помоги мне сейчас, вразуми, дай благодать Свою, чтобы решиться на то, что ещё мне не открыто, но я прошу Тебя - открой. И сделай за меня то, что у меня самого уж никак не получится. Господи, мне жалко этого пацана, я не хочу, не хочу отдавать его на страдания, ведь он - это как-будто я сам десять лет назад, Ты спас меня тогда, послал мне Григория Николаевича, Серёжку, так теперь Ты меня посылаешь к Мишке - зачем? Для того ли, чтобы отправить его на следствие? Это мог сделать кто угодно, незачем было посылать меня. Но вот - я здесь, и я - перед Твоим лицом, и доверяю всего себя Тебе. Ты любишь меня, и Мишку этого любишь так, как я даже и вообразить себе не могу. Ты за нас пошёл на крест, и Ты - можешь нас спасти. Поэтому пусть будет воля Твоя. А я - пойду туда, куда пошлёшь.
Я замолчал, и Он, на иконе, молчал тоже. Какая-то необыкновенная тишина сгустилась вокруг, и я вдруг понял, что в комнате я не один. Кто-то стоит рядом, и смотрит на меня. В полутьме Его глаза были не видны, но почему-то я знал, что сквозит в них неизбывная, неизмеримая ничем земным грусть.
И что мне теперь делать? Я понимал, что надо молиться дальше, до изнеможения, до обморока, - молиться, пока Господь не откроет Свою волю.
Но что-то перегорело во мне, и сил никаких не осталось, в голове гудело, точно там, внутри, кто-то лупил тяжеленным молотом по упрямой стали, а стоило закрыть глаза - и плавали в черноте синеватые пятна. И вместо того, чтобы продолжать молитву, я разобрал постель, сам не заметил, как оказался под одеялом, и последнее, на что меня ещё хватило - это прошептать: "В руци твои, Господи Иисусе Христе, Боже мой, предаю дух мой..." А потом - невидимый смерч закружил меня, и понёс, понёс в безразмерное никуда.
Глава 9. Юг там, где солнце.
Серое лезвие шоссе истончалось у горизонта, где дыбились невысокие, обросшие синеватым сосняком холмы. По обеим сторонам тянулось ржаное поле, среди добела высветлившихся колосьев то и дело торчали бурые пятна - вымахали-таки упрямые сорняки, непременный бурьян в компании с порыжевшим конским щавелем, и оттого поле казалось плоским недожаренным блином.
Только вот не хотелось думать о той сковородке, где всё это происходит. Тем более, подогревалась она отнюдь не снизу. Маленький, непривычно-синий солнечный диск намертво вплавился в блёклое небо, и исходили от него тягучие волны жара.
Автомат висел у меня на плече, по-уставному. Короткое движение и он уже в руках, готов к бою. Только вот с кем тут вести бой? Противника не предвиделось, и всё-таки я знал, что скоро, очень скоро оружие потребуется.
Впереди, в трёх шагах от меня, брёл по дымящемуся асфальту Мишка. Он не слишком торопился, да и некуда ему было спешить, тем более, что шею его перехватывала тугая верёвочная петля. Другим концом я предусмотрительно обмотал свою левую руку. Хорошая была верёвка, точнее, капроновый шнур, полторы тонны держит на разрыв, так что никуда пацан не денется.
