Мэтт Риз - Имя кровью. Тайна смерти Караваджо
Он оглядел галеру от носа до кормы. Сто восемь весел и два больших паруса – больше, чем генуэзские, испанские и венецианские галеры; посадка неглубокая, чтобы заходить в заливы – логова пиратов. «Капитана» была флагманским судном Фабрицио Сфорца Колонна, нового адмирала Мальтийского ордена Святого Иоанна.
Сын Костанцы показался из-за алых занавесей, отгораживавших палубу от юта. Он по-братски обнял за плечи одного из рыцарей в красном камзоле и выкрикнул приказ рулевому. Его зубы сверкали, как волны на солнце, на щеки после тюремного заточения мало-помалу возвращался румянец. Спокойно и уверенно – как хозяин дома, принимающий гостей, – он прошел среди моряков.
Несколько матросов играли на палубе в кости. Фабрицио поставил монету, наклонился, чтобы рассмотреть, сколько ему выпало очков, добродушно выругался и улыбнулся смеху моряков, обрадованных проигрышем командира.
Он подошел к Караваджо и встал рядом с ним, опираясь сапогом на крепления носовой фигуры.
– Совсем как в детстве, когда мы убегали вдвоем и залезали на тутовое дерево. Нам никто не указ.
– Свобода и тогда была лишь обманом.
Фабрицио поджал губы, и Караваджо пожалел о своих словах. Его друг просидел в одиночке почти два года. Столь детская радость от свободы была вполне простительна.
– Только не для меня, – прошептал Фабрицио.
Караваджо услышал в голосе новоиспеченного адмирала эхо давних воспоминаний.
– Что ж, мы и впрямь убегали тогда ото всех – хотя бы ненадолго.
На горизонте в нескольких милях рыжели сухие поля Калабрии. Караваджо, прищурившись, смотрел вперед, сквозь играющие на волнах отблески.
– Сбежим и на этот раз – на Мальту. Как тогда.
Караваджо сжал зубы. «Он что, думает, что опять так же легко заманит меня в постель?»
– Я плыву на Мальту, потому что дал слово твоей матери.
– Значит, это дело чести.
– Дело чести.
Новый бросок костей – и всеобщий рев. Проигравший рассерженно толкнул более удачливого соперника – так что тот повалился на спину. Фабрицио прикрикнул на них, и драка пресеклась. Дальше играли в хмуром молчании.
– Не вини мою маму, Микеле. Для тебя это неплохой шанс. Великий магистр ордена согласился принять меня – с условием, что я привезу на Мальту и тебя. Твое искусство прославит город, который он строит. Смерть того Фарнезе мне простили, а ты получишь хорошие заказы. Мама сделала все, что могла, разве нет?
Караваджо вспомнил, с каким облегчением смотрела на него Костанца, когда объясняла условия договора. Она призвала его в свои покои во дворце ее кузена – князя Стильяно, где художник прожил год, пока был в Неаполе. Костанца помолодела лет на десять, и все благодаря Фабрицио. Микеле помнил, с какой радостью она смотрела на них, когда они мальчиками играли в садах ее поместья. «Я всегда думал, что она радуется мне, – подумал он. – Какая глупость. Родной-то ее сын Фабрицио». Он покосился на красивое, приветливое лицо стоявшего рядом с ним названного брата. «Я до сих пор надеюсь на ее расположение. Как пилигрим, который вздумал соперничать с Сыном Божиим за любовь Пресвятой Девы».
– Конечно, и в Неаполе ты без работы не сидел. «Семь деяний милосердия» в Пио Монте – шедевр, – продолжал Фабрицио. – Но оставаться там тебе было опасно. А на Мальте Томассони до тебя не доберутся.
Да, «Семь деяний…» Среди прочих фигур – еще одна Мадонна с чертами Лены. Изможденная, пепельно-бледная, она воплощала сострадание, в котором Караваджо так нуждался.
– Ты прав, пожалуй. Мальта так далеко, что скроет меня не хуже, чем Индия.
Кожа Фабрицио была гладкой и свежей. Молодой адмирал излучал уверенность в себе – яркую и чистую, как накинутый на его плечи драгоценный плащ с вышитой перевязью. Но сейчас он отбросил со лба соломенно-золотистые волосы и прикусил губу. Его взгляд почти робко искал ответа Караваджо.
– Ты думаешь о нем, Микеле?
– О том, кого я убил?
Фабрицио кивнул, и прядь волос закрыла ему бровь.
– Он еще безжалостнее, чем его мстительные братья, – ответил Караваджо. – Везде меня преследует. Уж он-то доберется и до Мальты.
– Мне иногда кажется, что, уцелев на дуэли, я погиб вернее, чем если бы проиграл ту схватку, – сказал Фабрицио. – А тебе не кажется иногда, что вместе с ним умерли и твои свобода и счастье?
– Я отрезан от свободы и счастья с того дня, как покинул дом твоей матери, – ответил Караваджо. – Были за эти годы минуты, когда я испытывал их вновь, но по большей части я брел через жизнь тяжело, как по болоту.
После удара шпагой, нанесенного в пах Рануччо, Караваджо каждый день вновь и вновь мерял глубину падения своей души. Он положил руку на плечо Фабрицио.
– Когда ты свободен, то видишь только запреты. И в итоге лишаешь человека жизни – может быть, для того чтобы проверить, сумеешь ли ты безнаказанно преступить беспрекословную заповедь Господню. Мы с тобой причастились священнейшей из тайн.
– Хочешь сказать, убийство – это испытание Господне? – Фабрицио печально усмехнулся.
– Нет, – тихо, словно с удивлением, проговорил Караваджо. – Дар.
Фабрицио сжал его запястье.
Караваджо показал глазами на экипаж судна, напоминая ему об осторожности. Фабрицио отнял руку.
– Шипионе хочет, чтобы ты пробыл на Мальте лишь до тех пор, пока он не договорится с Томассони о твоем помиловании. Семья Рануччо все еще требует отмщения. – Он вытянул шею, оглядываясь на четыре корабля, в ряд плывущих за галерой. – На Мальте ты можешь не бояться Томассони. Но остерегайся рыцарей, Микеле. Они дали обет вести монашескую жизнь – и при этом ходят в походы на неверных турок, так что некоторым резня милее, чем молитва.
– А мне-то что до этого?
– Все эти рыцари – дворяне. Германскому рыцарю нужно доказать благородство происхождения в пятом поколении, чтобы его допустили в орден. Француза примут, если его деды и бабки происходили из знатных семейств без примеси простой крови. А испанские и португальские рыцари должны подтвердить, что в их роду нет ни одного еврея.
– А ты?
– У нас, итальянских рыцарей, все предки во всех четырех линиях должны быть дворянами двести лет.
В трюме по спинам галерников звонко прошелся кнут.
– Стало быть, они не монахи, а вельможи, – сказал Караваджо.
– Вельможи и пираты, грабящие турецкие корабли. В портах они развлекаются по тавернам и публичным домам, но старшие рыцари все же держат молодежь в узде. У себя в Поганом садике, Микеле, ты кого угодно мог огреть по голове – кардинал дель Монте вытащил бы тебя из тюрьмы. Но если полезешь в драку с кем-нибудь из рыцарей – можешь считать, что объявил войну знатнейшим семьям Европы. Сам папа пишет им почтительно, подбирая выражения. Так что прикинься смиренным ремесленником и держись от них подальше.
