Ричард Матесон - Куда приводят мечты
Я застонал, но не от страха перед тарантулом, а поняв, что здесь воплотился один из самых глубоких страхов Энн. Тарантулы всегда приводили ее в ужас; она буквально заболевала, их увидев. Как это ни ужасно, но можно было предположить, что ее личный ад будет населен гигантскими пауками.
Подойдя к тарантулу, я взглянул на него. Огромный, с волосатыми, словно раздувшимися лапами, он неуклюже карабкался вверх по камню. Обернувшись, я увидел, что Энн, стоя за стеклянной дверью, смотрит на него со страхом и отвращением.
Оглядевшись по сторонам, я увидел прислоненную к стене дома лопату. Взяв ее, я вернулся к пауку. Потом наклонил лопату и держал ее перед тарантулом, пока тот не заполз на металлическую часть. Поднеся лопату к краю террасы, я подбросил паука как можно дальше, и, пока он летел через бассейн, чтобы приземлиться в плюще, я спрашивал себя, настоящий ли он. Существовал ли он сам по себе или только потому, что Энн его боялась?
Я посмотрел в сторону двери в общую комнату, которая слегка приоткрылась. Сердце мое подпрыгнуло, когда я заметил на лице Энн выражение детской благодарности.
– Спасибо, – пробормотала она.
«Даже в аду существует благодарность», – с изумлением подумал я.
Я решил поскорей укрепить свои позиции.
– Я заметил, что у вас кончилась питьевая вода, – сказал я. – Можно я поставлю новую канистру?
Лицо ее немедленно приняло недоверчивое выражение, и я чуть не заскрежетал зубами.
– Что вам надо? – спросила она. Я заставил себя улыбнуться.
– Я просто пришел вас поприветствовать. Пригласить к себе на чашку кофе.
– Я же сказала вам, что не выхожу из дома, – молвила она.
– Разве вы никогда не гуляете? – спросил я, стараясь казаться ненавязчивым и беспечным.
Мы с ней когда-то много гуляли в Хидден-Хиллз.
Я хотел, чтобы она осознала свою изоляцию и чтобы это ее озадачило.
Она ничего не ответила, отвернувшись от меня, словно мои слова ее обидели. Я пошел в дом вслед за ней и задвинул стеклянную дверь. При этом Энн обернулась, а Джинджер снова зарычала и шерсть у нее на загривке поднялась дыбом. Меня преследовала мысль о бесконечных бесплодных попытках достучаться до сознания Энн.
Вскоре я обратил внимание на дюжины висящих на стенах фотографий в рамках, и меня осенила другая мысль. Если бы я смог заставить ее взглянуть на одну из моих фотографий, ее наверняка поразило бы мое с ними сходство.
Не обращая внимания на рычание Джинджер, я подошел к ближайшей стене и посмотрел на свою фотографию.
Все фотографии были выцветшими и плохо различимыми.
«Почему это произошло? – недоумевал я. – Было ли это частью наказания, придуманного Энн для себя?» Я хотел спросить, потом передумал. Это могло лишь растревожить ее.
Новая идея. Повернувшись к ней, я произнес:
– Я сказал вам неправду.
Она посмотрела на меня с недоверчивым опасением.
– Мы с женой больше не вместе, – сказал я, – но это не то, что вы думаете. Нас разлучила смерть.
Я вздрогнул, увидев, как ее лицо исказилось судорогой, словно в ее сердце только что вонзили нож.
Но все же мне пришлось продолжить в надежде, что я наконец на верном пути.
– Ее тоже звали Энн, – сказал я.
– Вам нравится здесь, в Хидден-Хиллз? – спросила она, будто я ничего не сказал.
– Вы меня слышали? – спросил я.
– Где вы жили прежде?
– Я сказал, ее звали Энн.
Ее лицо опять конвульсивно дернулось, на нем появилось выражение смятения и испуга.
Потом взгляд ее вновь стал отсутствующим. Отойдя от меня, она направилась в кухню. «Энн, вернись», – хотелось мне сказать. И я чуть этого не сделал. Мне хотелось крикнуть: «Это я, разве не видишь?»
Но я молчал. И, как холодный камень, опять сдавило мне грудь отчаяние. Я старался его побороть, но на сей раз мне это хуже удавалось. В душе остался след.
– Посмотрите на это место, – сказала Энн. Она говорила механическим голосом, словно была одна. У меня возникло чувство, что это составная часть происходящего с ней процесса: постоянное повторение деталей ее положения, укрепляющее ее с ними связь. – Ничего не работает, – говорила она. – Еда портится. Не могу открыть консервы, потому что электричества нет, а консервный нож пропал. Без воды не могу вымыть посуду, и она накапливается. Телевизор не работает – думаю, он сломался. Ни радио, ни граммофона, ни музыки. Нет отопления, если не считать тех щепок, что я сжигаю. Дом все время холодный. Мне приходится ложиться спать в темноте, потому что нет света и все свечи израсходованы. Мусорщики больше не приезжают за мусором. Весь дом пропах отбросами и всякой дрянью. И я не могу пожаловаться, потому что не работает телефон.
Она прервала свое печальное перечисление смехом, от которого меня бросило в дрожь.
– Поставить канистру с водой? – сказала она. – Доставки не было так давно, что я не помню, когда была последняя. – Она снова засмеялась до жути горьким смехом. – Хорошая жизнь, – сказала она. – Ей-богу, я чувствую себя персонажем из какой-нибудь пьесы Нила Саймона, когда все вокруг меня разваливается на части, а я сама как будто съеживаюсь.
Тело ее начало сотрясаться от рыданий, и я инстинктивно двинулся к ней. Путь мне, оскалив зубы, загородила Джинджер; из ее груди доносилось приглушенное свирепое рычание. Я подумал, что она напоминает Цербера. Ко мне возвращалось отчаяние.
Я взглянул на Энн. Я хорошо понимал, что она делает, но не хватало сил ее остановить.
Она убегала от правды, погружаясь в относительную безопасность печальных подробностей своего существования и создавая приют меланхолии.
ЕСТЬ БОЛЬ И КРОВЬ
– Что вы пьете? – спросил я, когда мне в голову пришла очередная идея.
Она взглянула на меня как на идиота.
– Что вы пьете? – повторил я. – Если вода кончилась и у вас нет больше канистр.
– Не знаю, – пробормотала она, сердито на меня глядя. – Сок или…
– Разве он не испортился? – перебил я.
– Консервированный сок… не знаю.
– Вы сказали…
Она отвернулась от меня.
– А что вы едите? – настаивал я.
– Я не могу готовить без электричества, – сказала она, словно это был ответ, а не отговорка.
– А сейчас вы голодны? – спросил я. И снова этот недобрый взгляд.
– Вы когда-нибудь хотите есть?
– Нечасто, – холодно ответила она. Доходил ли до нее хоть один из моих вопросов?
Я начинал уставать от собственной изворотливости. И опрометчиво задал прямой вопрос.
– Вы когда-нибудь едите или пьете?
Отведя глаза, она в раздражении прошипела:
– А как вы думаете?
Я хотел было подойти к ней ближе, но остановился, когда Джинджер снова зарычала.
– Почему собака все время рычит? – спросил я. Теперь уже я говорил с раздражением. – Я пришел не для того, чтобы вас обидеть.
– У вас бы ничего не получилось, если бы и захотели, – отрезала она.
Я едва не ответил сердито, но Бог мне помог, Роберт. Закрыв глаза, я постарался вспомнить, зачем я все это делаю.
Открыв глаза, я заметил на улице ее машину, и у меня возникла новая идея.
– Это единственная ваша машина? – спросил я. В третий раз она бросила на меня этот раздраженный взгляд.
– У всех нас есть машины, – сказала она.
– Где же они тогда?
– На них ездят, разумеется.
– Ваши дети?
– Очевидно.
– А где машина вашего мужа?
– Я же сказала, что он попал в аварию, – сжавшись, произнесла она.
– Кто-то сказал мне, что у вас есть кэмпер.
– Есть.
– Где же он?
Она посмотрела на то место, где мы всегда его парковали, и на ее лице отразилось замешательство. «Она никогда прежде об этом не думала», – понял я.
– Вы не знаете, где он? – подталкивал я. Повернувшись ко мне, она с раздражением произнесла:
– Его ремонтируют.
– Где? – спросил я.
Она заморгала, на лице появилось беспокойство, но оно сразу же сменилось отсутствующим выражением.
– Не помню, – сказала она. – Уверена, это записано в каком-то…
Она замолчала, едва я указал на ее машину.
– Как получилась вмятина?
– Кто-то врезался в нее на стоянке, пока я была в магазине.
Она с горечью улыбнулась.
– Таковы люди, – сказала она. – Тот, кто это сделал, втихомолку уехал.
– Вы ездили в магазин? – спросил я. – Мне показалось, вы говорили, что не выходите из дома.
Когда она отвечала, в ее голосе мне послышались неуверенные нотки.
– Это случилось до того, как вышел из строя аккумулятор.
Мы вернулись к тому, с чего начали, потому что изгибы ее ума без конца препятствовали моим побуждениям. Как бы я ни старался, мне не удавалось сделать так, чтобы она не так остро реагировала на мои слова. Для нее имел смысл лишь тот поблекший мир, в котором она обитала. Ужасный, тоскливый смысл, тем не менее хоть какой-то смысл.
