Илья Верин - «На суше и на море» - 70. Фантастика
Похоже на то, что ему всегда хотелось стать самым сильным в округе. Он и ходить-то старался так и — уж потом мы узнали — только и думал, когда валялся на траве, как бы ему всех одолеть.
Таким вот и был Бак Тэррэнт — низкорослый злобный паренек, опасный, как гадюка, и всегда мечтавший стать над всеми.
Никогда он таким не стал бы и за миллион лет — вот что самое смешное, да и вроде жалость он вызывал. Не было в нем настоящей силы, только трусливая злоба, и все. А она-то может научить лишь одному — как побыстрей управляться с оружием. Вот Бак и стал мерзким крысенком, готовым пробиться в жизни любым способом, лишь бы пробиться. Он ограбил бы вас тут же, стоило зазеваться.
Я услыхал еще один выстрел и выехал на открытое место. Я был уже так близко, что видел десятку бубен, в которой Бак просверливал пулями одно отверстие за другим. Стрелял он будь здоров, я уже говорил.
Потом заметил меня и вышел из-за дерева — револьвер в кобуре, рука спереди на поясе. Я придержал лошадь в десяти футах от него и стал ждать, что будет дальше.
Ох и смешон же он был в своих мешковатых штанах, в грязной клетчатой рубахе, с большим револьвером на бедре!
— Кого это ты собираешься испугать, Бак? — спросил я, окинул его взглядом с ног до головы и хмыкнул. — Ты выглядишь так же грозно, как, к примеру, жена пастуха.
— А ты сукин сын, — сказал он.
Я весь подобрался и выпятил челюсть.
— Поосторожней, ты, ублюдок, не то получишь по зубам и будешь валяться у меня в ногах.
— А разве ты не сукин сын? — злобно сказал он.
И тут, дьявол меня забери, я чуть не выпал из седла! Клянусь, я даже не заметил, как он двинул рукой — так быстро он это проделал! Револьвер просто возник невесть откуда.
— Разве нет? — спросил он снова, и блестевшее от смазки отверстие дула показалось мне воротами в преисподнюю.
Во рту у меня пересохло, я сидел в седле и прикидывал, когда он меня прикончит. Я держал руки так, чтоб он их все время видел, и старался выглядеть как можно дружелюбнее: в самом деле, я ведь никогда не ссорился с Баком, разве что дразнил его изредка, да ведь не больше, чем другие. Не было у него особых причин убивать меня.
Но лицо Бака было таким злобным и жестоким, как у парней вроде него, когда они вдруг сообразят, что в их руках жизнь и смерть.
И вот еще почему я струхнул.
Однажды я видел, как выхватывает револьвер Бэт Мэстерсон. Он это проделывал за полсекунды, может чуть больше. Вы вряд ли увидели бы движение его руки, только услышали бы шлепок по рукояти и через мгновение — выстрел. Это требует длительной тренировки: вмиг выхватить револьвер, прицелиться и выстрелить. Тренировка и умение начать первым — вот что делает меткого стрелка. И сдается мне, такие, как Бак Тэррэнт, всегда стремятся стать меткими стрелками.
Так вот, дуэль Мэстерсона с Джеффом Стюардом в Эбилине выглядела так: шлепок, выстрел — и у Стюарда появился третий глаз. Одно движение, быстрое, как молния. Но когда Бак Тэррэнт навел на меня револьвер у Ручья, я ничего не увидел, совсем ничего. Он только согнулся, и тут же на меня глянуло дуло револьвера. Это могло произойти только в миллионную долю секунды, если секунду удалось бы разделить на миллион частей.
Это было самое быстрое выхватывание револьвера, которое я видел в своей жизни. Нет, не может рука человека с такой скоростью добраться до кобуры, ухватить и поднять тяжелый «писмейкер»[3] по двухфутовой дуге.
Это было ну никак невозможно — и все-таки произошло. И револьвер был направлен на меня.
Я не произнес ни слова. Сидел себе в седле да думал обо всех этих вещах, а моя лошадь тихо брела по склону, пока не остановилась пощипать травы. И все это время Бак Тэррэнт стоял в той же позе, дикое злорадство горело в его глазах. Он знал, что может убить меня в любой момент и что я об этом знаю. Когда он заговорил, голос его дрожал, будто от сдерживаемого смеха — да только недобрым был этот смех.
— Что скажешь, Дуллин? — спросил он. — Достаточно быстро, а?
— Да, Бак, достаточно быстро, — ответил я.
Мой голос тоже здорово дрожал, но уж не от желания посмеяться.
Бак сплюнул, с презрением глядя на меня. Он стоял на высоком месте, и наши головы находились на одном уровне. Но я-то чувствовал себя гораздо ниже ростом.
— Достаточно быстро! — фыркнул он. — Быстрей, чем кто-нибудь еще может!
— Верно, это так, — сказал я.
— Знаешь, как я это делаю?
— Нет.
— Я думаю, Дуллин. Я думаю, что мой револьвер у меня в руке. Как тебе это нравится, а?
— Чертовски быстро, Бак.
— Я только думаю — и он у меня в руке. Неплохое выхватывание!
— Неплохое.
— Ты чертовски прав, Дуллин. Быстрее всех!
Я тогда не знал, что он хотел сказать, когда говорил: «Думаю, что мой револьвер у меня в руке», но, будьте уверены, у меня и мысли не было спросить его об этом. Глаза его горели так, что, казалось, вот-вот прожгут дырки в ближайшем дереве. Бак снова сплюнул и оглядел меня.
— Знаешь, Дуллин, можешь убираться к дьяволу. Ты вшивый, богом проклятый, трусливый сукин сын. — Он холодно усмехнулся.
Он не оскорблял меня — просто нагло издевался. Я, бывало, бил по морде за меньшее: могу постоять за себя, если меня затронут. Но сейчас я начисто забыл об этом.
Он заметил, что я взбешен, стоял и наблюдал.
— Да, это очень быстро, Бак, — сказал я, — я и не думаю с тобой соревноваться. Ты хочешь убить меня, что ж, не могу препятствовать в этом и не подумаю вытаскивать револьвер. Нет, сэр, это уж точно.
— Душа в пятки ушла, — ощерился он.
— Может, и так, — согласился я. — Встань на мое место и спроси себя, что бы ты, черт побери, сделал.
— Трусливая душонка! — прорычал он, тараща на меня свои наглые глаза.
У меня плечи свело, а рука так и потянулась к револьверу. Ничего подобного никогда я еще не выслушивал.
— Не буду я доставать револьвер, — сказал я. — Поеду-ка дальше, если ты не против.
Я осторожно взял поводья, повернул лошадь и стал спускаться по склону. Я чувствовал на себе его взгляд и все ждал пулю в спину. Да ее все не было. Потом Бак Тэррэнт крикнул:
— Дуллин!
Я повернул голову.
— Ну?
Он стоял все в той же позе. Чем-то напоминал он мне сбесившегося койота: и глаза желтоватые, и слишком уж рот разевал, выплевывая слова, и его большие кривые зубы блестели на солнце. Думается, его бешеное желание грубить шло от одного: он теперь поступал, как хотелось ему всегда, — нагло, безбоязненно, подло, и только потому, что выхватывал револьвер быстрее всех. Это прямо-таки сочилось из него, как яд.
