М Валигура - Кольцо Афродиты
Следом за мной на кухню вышeл Тихон, в веселой задумчивости покачивая головой.
-Не знаю, не знаю,- процедил он.- Не знаю, не знаю... Ни хуя не знаю. Пойду, сварю картошки. Как я заебался в этой книжке... На твою долю сварить?
-Рытхээу!- коротко взблевнул я.- Уж уволь. Повар из тебя, как из хуя свисток.
-Не знаю, не знаю... Вот дадут тебе по шапке за твою манду... пизду... тьфу, блин, статью! О!
-Вовсe и не моя статья!
-Шо-то я исчо хотел сказать... Неважно. Картошки не хош? Ах да, из мене ж повар... Блядь, я и сам не хочу!- Тихон со злости пнул ногой тетиклавино помойное ведро.
- У, горбатая неряха!- процедил он. И ушел, покачиваясь и напевая:
-Иду я лесом со свечою, питаюсь детскою мочою.
"Ебнулся",- с тревогой подумал я.
Тут Тихон вернулся со словами:
-К сведенью. У дяди Степы Речного новый ублюдок. Полуторометровый гонококкер-спаниель. Советую остерегаться.
-Сам,- говорю,- остерегайся.
-Ха-а!- коротко и злобно смеханул кот.- Ми тибя придуприжьдали, а ви ни слюшали.
И - слава Богу - ушел окончательно. Страшный кот.
Потом позвонил голый по пояс дядя Володя, и я, давясь от гордости, сообщил ему про "спрут". Дядько быстро исчерпал свой запас ругательств и начал жаловаться на то, что Власти собираются закрыть газету.
-Ясен арафат,- говорю.- Зажимаете талантливую молодежь. Меня, Аркадия, например.
-Дурак,- печально сказал дядя Володя.- Ебический.
И повесил трубку. Я пожал плечами и ушел на кухню, напевая "Ее подвязки нежно-голубые и панталоны - первый сорт". На кухне я схватил спичку и начал ее грызть, пока не сгрыз до серы. Серу я, понятен апельсин, грызть не стал - от этого и подохнуть можно.
Тут опять позвонили - на сей раз в дверь.
-Убирайтес вон! - рявкнул я.
-Управдом,- объяснили за дверью.
-Убирайтес вон, управдом! Не телеграмма?
-Не... это... акт!
-Шо? Убирайтес вон, акт!
-Ну, ты эту, как ее... дверь откроешь?
-Не,- признался я.
-А пачиму?
-А патаму. Вы хотите меня убить!
-Не. Не очень.
-А следовало бы,- сказал я.
-За что?
-Пижжу много.
-А!
-Идиот,- не выдержал я.- Почему я должен за вас ваши реплики подавать? Вы Мафия или хуй собачий?
-Хуй собачий,- сказали за дверью.
Мне стало интересно, и я открыл. На пороге стоял Хуй-Собачий, наш управдом.
-Жалобы есть?- поинтересовался он.
-Не,- говорю,- есть.
-Газ-свет не протекают?
-Да,- говорю.- Пошел на хуй.
-Акт возьмете?
-Не,- говорю,- не возьму. На хуй иди?
-А акт возьмете?
-А ты,- говорю,- сам соси.
Управдом для важности пососал акт и ушел, уставившись на меня с немым укором.
Акт он демонстративно бросил в почтовый ящик.
"Чмо,- подумал я.- Чамор. Чмырюган".
Идти за ключом не хотелось, поэтому я взломал ясчык руками.
"Интересно,- думаю,- чо там?"
Оказалось - акт.
Акт гласил:
"По распоряжению Верховных. В связи с перестройкой Города, ебутчий дом №5 (номер пять) подверчь сносу. Жильцам выселяться в течении недели на хйу.
Где они, бедные, будут жить - нас, вопчим-та, мала ибет.
Подпись: Власти.
P.S. Пардон за ошибки, поцелуйте за нас."
Первым делом я поцеловал занас. Потом показал акт соседям. Тех неожиданно набилась полная кухня - дело касалось всех. Пришел Рогов с Клавой, Сидорыч, дядя Степа Речной с псами, Парашин, Вшивин, Паршивин и Евлампия Вшивина-Паршивин. Короче, дышать было нечем.
-Я энтого так не оставлю!- орал Сидорыч.- Я пошлю онанимку в Вашингтон!
-Дрочу я редко,- вспомнил не к месту Фима.
-Но все же дрочишь!- накинулся на него весь коллектив.
Громче всех кричала обиженная Евлампия.
-Онанюко поганое! Мастербатор! Пылесос!
Пришлось веселому Паршивину ебнуть ее гирькой от часов - по противополож-ному флангу головы.
-Вот мы здесь вce...- начал Рогов, поправляя бабочку.
-Фсе мы с вами были свидетелями,- радостно подхватил я,- якобы необычайного уродства...
-Почему же якобы?- оскорбилась Евлампия, кокетливо глядясь в зеркало.
-Блядь, заглохни, блядь!
-Мои собачки...
-Я твоих собачек в рот ебал!
-А я на хую вертел!
-Интересно, интересно...Фас!
-Уй!
-А теперь прохиль!
-Дядь Степ, уберите псов,- взмолился я.
-А я тебя предупреждал!- влез Тихон.
-Фас!
-Мэ-а-уу!!
-Тихон! Слезь с маво комоду!
-Дура горбатая!
-В Вашингтон - да онанимчиком!
-Дрочу я, повторяю, редко.
Хором: - Но все-таки?
Тут на мое счастье зазвонил телефон. Еще бы чуть-чуть - и мне б пиздец, который, как известно, не мешки ворочать.
-Вот кольцо ебучеe!- сказал я в трубку.
-Иродов, отдай челюсть,- пригрозили мне.
-Уй!- я испуганно схватился за подбородок.- С какого хуя?
-Моя она.
-Кто звонит?
-Бабушка.
-Бабушка!- вскричал я.- А мы твои коржики ели! Охуeнные, надоскть.
-В жизни не пекла!
-Не пиззи! В жизни, мож, и не пекла, а перед смертью, припомни?
-Иродов, не паясничай. Я пока - молись! - жива.
Я коротко помолился.
-Бабушка,- кричу,- а ты откуда? С того свету?
-Я из Симферополя.
-Уй!- испугался я.- Динина?
-Но.
-Как там Динка? Не блядуeт без меня?
-Иродов, сука, отдай челюсь!
-Каку?
-Встамну!
-А! То - мигом. Айн момент, геноссе.
-Одна нога здесь, друга в могыле!- пригрозила старая тварь.
Я кинулся в чулан. На пыльной полке в окружении мертвых покусанных мышей лежала бабкина челюсть. Времени она тут, видать, не теряла. Разрослась, возмужала, вопчим, выглядела куда внушительней, чем при нашей первой встрече.
Схватив ее, я выбежал из чулана прочь - загадочную смерть мышей потом расследую. На кухне соседи продолжали заниматься актом. Это было отвратительно.
Я выбежал под дождь.
ОПИСАНИЕ ПРИРОДЫ Смердело...тьфу, блядь,- смеркалось. Дождь хлестал. Сквозь его серую паутину проглядывали яркие огни того нового Города, который упорно заглатывал старый.
Через туман неслась Гигантская Вставная Челюсть, перемалывая керамическими зубами самые лакомые куски Города. Наконец, она заглотила мой дом и, равномерно пощелкивая зубами, понеслась дальше.
(КОНЕЦ ОПИСАНИЯ ПРИРОДЫ)
Динина бабушка открыла мне, шамкая голыми деснами.
-Якши,- проскрипела она.- Челюсь с собой?
-Челюсть,- говорю,- всeгда со мной.
В подтверждение я клацнул зубами.
-Подожди здесь.- Старушка пошла на кухню за топором.
-Поиграем в преступление-наказание в поддавки?- раздался оттуда веселый голос процентщицы.
-Не,- говорю,- Алена Хуйвасзнаеткаковна. Знаем мы, как вы плохо играете.
Тут бабка снова вышла в прихожую; без топора - на понт брала. Я, не желая искушать судьбу, метнул ей засраную мышами челюсть. Старуха страстно вставила ее в рот. Рот, очевидно, от доброй пищи, тоже разросся - челюсть вошла без скрыпа.
