Роберт Силверберг - Ночные крылья
– Мы заразимся.
– Воля может найти нас, где угодно, Олмейн. Ее выбор случаен. Здесь не больше опасности, чем в Перрише.
– Почему здесь столько больных?
– Эта деревня чем-то прогневила Волю.
– Как складно ты обращаешься с мистицизмом, Томис, – горько сказала она. – Я тебя не понимаю. Думала, ты человек здравого смысла. Этот твой фатализм ужасен.
– Я видел, как пала моя планета, – сказал я. – Я видел погибшего Принца Роума. Несчастья воспитывают подобное отношение. Войдем, Олмейн.
Мы зашли. – Олмейн неохотно. Страх охватил меня, но я его скрыл. Я достойно вел спор с этой женщиной-Летописцем, которая была моей спутницей, но все равно мне стало страшно.
Усилием воли я себя успокоил.
Нужно искупление и еще раз искупление, – сказал я себе. Если мне суждено заболеть этой болезнью, я уповаю на Волю.
Очевидно Олмейн тоже пришла к какому-то решению, когда мы вошли. Она делала обход вместе со мной. Мы шли от одной лежанки к другой с опущенными головами и со звездными камнями в руках. Мы что-то говорили. Мы улыбались, когда больные просили нас подбодрить их. Мы читали молитвы: Олмейн остановилась около девушки, которая была во второй стадии заболевания. Ее глаза были уже закрыты ороговевшей тканью. Олмейн опустилась на колени и прижала звездный камень к слоящейся щеке девушки. Девушка что-то прорицала, но к сожалению мы не знали этого языка.
Наконец, мы подошли к тому, кто был в последней стадии. Он лежал в своем собственном саркофаге. У меня как-то пропал страх и у Олмейн тоже…
Мы долго стояли возле этого человека и тогда она прошептала:
– Как ужасно! Как замечательно! Как красиво!
Нас ждали еще три хижины.
Около дверей толпились селяне. Когда выходили из каждой хижины, здоровые падали на землю, хватали нас за одежды, умоляя, чтобы мы молились за них перед Волей. Мы говорили то, что положено в таких случаях и это было искренне. Те, кто был внутри, воспринимали наши слова с безразличием, как бы понимая, что у них нет шансов, а те, кто был снаружи, жадно внимали нашему каждому слову. Староста деревни – вернее исполняющий его обязанности, ибо настоящий лежал больной – непрерывно благодарил нас так, как будто мы в самом деле что-то сотворили.
Когда мы вышли из последней хижины, мы увидели невдалеке фигурку это был Измененный Берналт. Олмейн подтолкнула меня.
– Он все время ходит за нами, Томис. От самого Моста.
– Он тоже идет в Ерслем.
– Да, но почему он здесь остановился?
– Тихо, Олмейн. Будь вежлива.
– С Измененным?
Берналт приблизился к нам. Он был облачен в мягкое белое одеяние, которое подчеркивало необычность его внешности. Он печально кивнул в сторону деревни:
– Какая трагедия! Воля наказывает эту деревню.
Он рассказал, что прибыл сюда несколько дней назад, и встретил друга из Нейроби. Я понял, что это тоже Измененный, но оказалось, что друг Берналта – Хирург и остановился в этой деревне, чтобы как-нибудь помочь больным. Мне показалось странной дружба между Измененным и Хирургом, а для Олмейн это было отвратительно и она не скрывала своего отношения к Берналту.
Из одной хижины, шатаясь, вышел частично кристаллизованный человек.
Берналт подошел к нему, мягко взял его и отвел обратно. Возвратившись к нам, он сказал:
– Иногда даже приятно, что ты – Измененный. Вы ведь знаете, что нас эта болезнь не поражает. Внезапно его глаза сверкнули. – Я вам не навязываюсь, Пилигримы? Кажется, вы каменные под масками. Я не желаю вам вреда… мне уйти?
– Нет, конечно, – возразил я, думая как раз наоборот, ибо естественное презрение к Измененным наконец поразило и меня. – Оставайся.
Я бы пригласил тебя идти вместе с нами в Ерслем, но ты же знаешь, нам это запрещено.
– Конечно. Я понимаю.
Он был холодно вежлив, но в нем чувствовалась горечь, которую он испытывал. Большинство Измененных настолько недоразвиты и с такими животными инстинктами, что они и представить себе не могут, насколько их презирают мужчины и женщины, члены какой-нибудь гильдии, но Берналту было свойственно понимать это и переживать. Он улыбнулся, а затем сказал:
– Вот мой друг.
К нам приближалось три человека. Один из них был Хирург – приятель Берналта – стройный, темнокожий, с мягким голосом, усталыми глазами и редкими светлыми волосами. С ним были один из завоевателей и чужеземец с какой-то другой планеты.
– Я узнал, что сюда позвали двух Пилигримов, – сказал завоеватель. – Выражаю вам свою признательность за тот покой, который вы принесли страдальцам. Я Землетребователь Девятнадцатый и управляю этим районом.
Позвольте пригласить вас сегодня на ужин?
Я колебался, принять ли приглашение завоевателей, а то, что Олмейн внезапно сжала в кулаке свой звездный камень, тоже говорило о ее нерешительности. Видно было, что завоеватель хотел, чтобы мы приняли приглашение. Он не был так высок как большинство из его соплеменников и его непропорционально длинные руки опускались ниже колен. Под горячим солнцем Эгапта его восковая кожа стала совсем блестящей, хотя он и не потел.
После долгого и напряженного молчания Хирург сказал:
– Не нужно так. В этой деревне мы все – братья. Так вы присоединитесь к нам?
Мы согласились. Землетребователь Девятнадцатый занимал виллу на берегу Озера Средизем. В ярком полуденном свете мне казалось, что я различаю слева Межконтинентальный Мост и даже Эйроп за озером. Нам прислуживали члены гильдии Слуг, которые принесли прохладительные напитки.
У завоевателя было много обслуживающего персонала и все земляне. Для меня это был признак того, что все население воспринимало наше поражение как норму. Долгое время после заката мы вели беседу, сидя со своими напитками.
Над нами сияло южное сияние, означающее, что наступила ночь. Измененный Берналт оставался в стороне, очевидно, от смущения. Олмейн тоже была задумчива и отчуждена, а присутствие Берналта еще более воздействовало на нее, ибо она не знала, как быть вежливой в его присутствии. Завоеватель, наш хозяин, излучал обаяние и был предельно внимательным. Он пытался вывести ее из состояния задумчивости. Я и прежде встречал обаятельных завоевателей. Как-то мне довелось путешествовать с одним из них, притворявшимся Измененным Гормоном. На своей планете этот завоеватель был поэтом.
Я сказал:
– Странно, что вы со своими склонностями вдруг стали участником военной оккупации.
– Любой опыт полезен для искусства, – возразил Землетребователь Девятнадцатый. – Я расширяю свой кругозор. И в любом случае я не воин, а администратор. Разве странно то, что поэт может быть администратором, а администратор поэтом? – он рассмеялся. – Среди ваших гильдий есть гильдия Поэтов. Зачем?
