Владимир Тан-Богораз - Чёрный студент
Я опять посмотрел на негра и почувствовал себя лицом к лицу с неразрешимой задачей. Конечно, он имел право мечтать о ком и чём угодно, но не думаю, чтобы белым женщинам могли быть приятны подобные претенденты.
— А как у вас в России с ними? — спросил негр.
Я следил за ходом его мыслей и понял, что он спрашивает о потомках крепостных и о возможности браков между ними и другими слоями населения.
— Они наши соплеменники! — неблагоразумно сорвалось у меня с языка.
Негр побледнел, т. е. лицо его приняло грязноватый оттенок, и в больших глазах мелькнуло выражение покорное и вместе злое. Так смотрит собака, которой показывают хорошо ей знакомый кнут. Так смотрели, впрочем, и некоторые из моих товарищей по гимназии, когда соседи кричали им сзади: "Жид!.."
Поезд замедлил ход, подходя к станции. Раздались свистки. В окнах замелькали фонари платформы.
— Газеты! Новые газеты! — раздался за дверью голос, впрочем, довольно осторожный, так как будить спящих пассажиров во всяком случае не следовало.
Молодой подросток с кипой газет под мышкой, в оборванной куртке с железнодорожными пуговицами, заглянул в полуоткрытую дверь и, увидя меня рядом с негром, скорчил полупрезрительную гримасу.
— Купите газету, господин! — предложил он однако.
— А что нового? — лениво спросил я.
Большие газеты с Запада я просмотрел ещё днём, а "свежая газета" мальчика происходила из маленького провинциального городка, где трудно было рассчитывать на обилие свежих телеграмм.
— Есть новости с Юга! — выпалил мальчик. — Двух негров линчевали в Джефферсон-Сити! — и он посмотрел на моего собеседника, прищурив глаза.
Я даже не стал спрашивать за что. Почти ежедневно то в том, то в другом углу южных штатов с поразительным однообразием разыгрывается одна и та же трагедия. Молодой негр ухаживает за белой девушкой и, отвергнутый ею, пытается навязать свою любовь грубо и насильно, как раздражённый павиан. Впрочем, такая попытка обыкновенно кончается безуспешно, ибо женщины Юга настороже в таких случаях. При первой тревоге собирается толпа белых, отыскивает и ловит по свежим следам "насильника" и вешает его на первом попавшемся дереве. Всё время, пока я жил в Нью-Йорке, я не помню двух дней кряду, чтобы газеты не сообщали что-нибудь в этом роде из Кентукки или Тенесси.
Разносчик достал газету и прочёл вслух указанную телеграмму. Она отличалась возмутительными подробностями. Молодая вдова подверглась нападению двух негров, родных братьев, которые служили работниками на её ферме. Она защищалась с револьвером в руках и под конец успела вырваться. Тогда негры бежали и спрятались в соседнем лесу. Женщина собрала толпу соседей и во главе её, верхом на лошади, с распущенными волосами и в истерзанной одежде, бросилась на поиски обидчиков. Старший брат был скоро найден, ранен выстрелом из ружья и немедленно повешен. Младший успел забраться подальше, но преследователи не отставали и через двенадцать часов нашли его в дупле большого дерева. Женщина собственноручно всадила ему пулю в живот! Его взвалили на лошадь и потащили к большой дороге, но пока выбрались из леса, он лишился чувств. Его оживили стаканом спирта и вздёрнули-таки на сук. Сук обломился, но импровизированные палачи всадили в трепетавшее тело жертвы два десятка пуль и вздёрнули его снова на сук покрепче, в назидание другим неграм.
Так сообщала телеграмма. Газета прибавила от себя несколько кратких, но сильных слов, рекомендуя южной публике привести в границы всех негров при помощи горсти хороших пуль.
— Всех бы их перестрелять! — прибавил и разносчик с своей стороны, злобно поглядывая на лакея.
Негр молчал, но выражение побитой собаки выступило на его лице ещё заметнее. Я спросил себя мысленно, думает ли он ещё о Дездемоне.
Впрочем, внимание моё было отвлечено молодым разносчиком.
— Вы иностранец, я вижу? — спросил он без церемонии теми же самыми словами, что и негр раньше.
— Да! — ответил я отрывисто. Этот постоянный вопрос моих американских собеседников стал раздражать меня.
— Откуда?
— Русский!
— Я тоже русский! — неожиданно сказал разносчик. — Мы соплеменники.
Я присмотрелся к нему внимательнее. Действительно, в этом лице не было ничего американского. Такой нос и кислое выражение вокруг углов рта могли происходить только из Гродно или Вильны.
— Откуда вы? — спросил я в свою очередь.
— Ковно! — ответил разносчик.
— Вы еврей? — задал я щекотливый вопрос.
— Нет, русский! — обидчиво возразил мальчик.
— А как ваша фамилия?
— Гейман!
— Какой же вы нации? — настаивал я.
— Я говорю вам: был русский, теперь стал американец.
— В России разные люди! — доказывал я. — Есть и русские евреи!..
— Полно морочить! — сердито возразил мальчик. — В России русские, а евреи в Жидовии…
— А где Жидовия? — спросил я улыбаясь.
— Ну, там! — неопределённо пояснил мальчик. — Палестина… Святая земля…
— А какой вы веры? — подошёл я к вопросу с другой стороны.
— Веры? — беззаботно переспросил мальчик. — Никакой!..
— А родители ваши? — приставал я.
— Родители умерли!
— А какой они были веры?
— Вы бы их самих спросили! — раздражительно возразил мальчик. — Я не знаю!..
Я затруднился, как продолжать расспросы. Этот молодой сын переселенца из России уже успел до такой степени сродниться с американской толпой, что утратил ясное воспоминание о своей бывшей национальности, и не в моей власти было оживить его память.
— Что вы стоите? Садитесь! — пригласил я его.
Он пренебрежительно посмотрел на негра.
— Я лучше пройду к кондукторам! — сказал он.
Этот потомок Агасфера успел всосать в себя все предрассудки американской улицы, и его пренебрежение "к чёрной коже" едва ли уступало высокомерию "сотни виргинских фамилий", кровь которых считается самой благородной во всей Америке.
Я последовал за ним в комнату кондукторов, так как мне хотелось сделать ему ещё несколько вопросов. Оказалось, что его увезли из Европы трёхлетним мальчиком, но он помнил ещё эмигрантский пароход, большую бурю на море, когда посуда падала со стола и кругом все болели морской болезнью. Родители поселились в Чикаго. Отец шил сапоги, но уже шести лет мальчик остался круглым сиротой. Его приютила какая-то старая немка, а с десяти лет он уже сам зарабатывал себе хлеб продажею газет.
— Что же, можно жить этим? — полюбопытствовал я.
— Ещё как! — похвастал мальчик. — Я теперь на службе у компании. Для них продаю. Пять долларов жалованья в неделю. А если бы самому на себя продавать, десять можно заработать!..
